Тайга.инфо: Как журналистка и как мать я довольно много думаю про то, как дети живут и дома, и в школе, что они чувствуют, чем я им могу помочь, а чем конкретно навредить. А из каких наблюдений, переживаний и опыта выросла Катя в вашей повести «Калечине-Малечине», которую в школе травят, родители внимания не обращают, дядя чуть не изнасиловал?
—Я не могу сказать, что это моя личная история. Но безусловно я, как и многие, испытывала в детстве ощущение абсолютного одиночества и не понимала, что вообще с этим можно делать. В тексте есть два документальных момента. Застревание в лифте — это то, что произошло со мной на самом деле, когда мне было девять или десять лет. Девятилетний ребенок, запертый в темной железной коробке — это такая метафора для всего текста.
И второй момент, свидетелем которого я была: девочка-подросток, которая сидит на крыше, болтает ногами и что-то кричит. Я вспомнила эту сцену уже во взрослой жизни и меня совершенно поразило мое собственное поведение: я посмотрела на это и пошла дальше. Потому что надо было идти домой: обедать, делать уроки. Меня поразило это давление повседневности, этого ритуала: вот мы идем из школы, мы должны прийти, поесть, потом сделать уроки и все прочее. Что бы ни происходило, свидетелем чего мы бы ни были — дракона ли ты встретишь или инопланетян — все равно идешь и делаешь уроки. И эта повседневность, которая гнетет и взрослых тоже, с одной стороны, используется как метод воспитания, с другой стороны, как метод абсолютного закрепощения. Эти ритуалы приобретают элементы тоталитаризма. Но это я сейчас такая умная, а когда я писала этот текст, то вообще про это не думала.
Тайга.инфо: В теории воспитания ритуализация жизни, кажется, играет большую роль, потому что дает ребенку какую-то предсказуемость, делает его жизнь безопасной.
—Да, я согласна, что в этом есть какая-то стабильность, которая гарантирует, с одной стороны, здоровые нервы, но с другой стороны, это и грандиозный страх, когда что-то идет не так. Мы же росли в первые годы после развала Советского Союза, и взгляды на воспитание были советские, железобетонные. Я даже сейчас, будучи взрослой, помню, как мне не хватало понимания, что в жизни есть много-много разных вариантов развития событий. Но я вижу, как растут дети моих друзей, и сейчас, мне кажется, все стало по-другому.
Тайга.инфо: Помню, мне было страшно потерять ключи от дома. Я бы совершенно не знала, что в такой ситуации делать. Было понятно только, что у меня были бы большие проблемы, с которыми я бы не сумела справиться. И в школе тоже чувствовалась опасность, если что-то шло не так, как заведено, и уж тем более было невыносимо, если одноклассники всей толпой наваливались: из-за одежды, стеснительности или чего-нибудь другого. Вас, кстати, как писателя, зовут на общественные дискуссии о буллинге в школе после «Калечины-Малечины»?
— Однажды на презентации книги мы разговаривали о ней как бы сквозь призму буллинга. Но я все время говорю, что это книга не детская и не о буллинге — там же много-много чего еще есть.
Понимаете, у меня еще много других текстов. «Калечина» — мой не первый и не финальный текст. Очень смешно, когда кто-то говорит, что я специально взялась за модную тему буллинга. Это касается не только «Калечины», но и других моих текстов. Выяснилось, что у тем, на которые я пишу, есть названия: буллинг, газлайтинг, депрессия (и это классно, что мы нашли или адаптировали эти слова). И про это пишу не только я, а еще многие молодые женщины-поэты, но не многие, кстати, прозаики.
С другой стороны, я просто пишу тексты. И, наверное, я единственный раз презентовала «Калечину» с точки зрения буллинга, потому что мне особенно нечего сказать. Писатели — не психологи, не антропологи. Более того — у меня нет детей. И многих людей это может раздражать: «Что ты тут пришла? И учит еще, как нам надо воспитывать детей!»
дракона ли ты встретишь или инопланетян — все равно идешь и делаешь уроки
Хотя на мои встречи приходит довольно много педагогов и учителей разного возраста. Сначала я думала, что они будут кидать в меня тухлые помидоры, но нет. «Калечина-Малечина», видимо, показала, как не надо преподавать, и им хочется про это разговаривать со мной. Я пытаюсь отвечать на все вопросы учителей, потому что очень ценю их интерес к этому тексту, но, опять же, я никакой не профессионал. Я могу делиться только какими-то своими соображениями. А когда начинают спрашивать, почему стали так востребованы или актуальны темы детского и подросткового одиночества, я думаю, что они не стали актуальны вдруг. Проблема одиночества людей — маленьких, взрослых, выросших, невыросших — она всегда была актуальна. Просто сейчас мы дозрели до того, что стали об этом разговаривать. И все больше и выходит разных поэтических, прозаических текстов, фильмов на эти темы, про которые мы хотим разговаривать.
Все наши проблемы должны быть изложены и осмыслены в художественных формах, в той же самой художественной литературе. Почему Америка великая страна в смысле современной литературы? У них в обществе куча проблем, не меньше, чем у нас — и на каждую появляется по несколько книг. Так у них происходит работа с собственной реальностью, в том числе современной. У нас же с современной реальностью работают единицы.
Тайга.инфо: Все верно, боль современного человека должна быть, в идеале, отрефлексирована в художественной литературе, потому что публицистика и журналистика такого погружения и избавления не дает.
—Я одно время часто читала сайт «Такие дела». Там много таких историй, которым сопереживаешь, хватаешься за голову, но больше ничего сделать не можешь… Нет, там совершенно прекрасные авторы, и можно перевести деньги, чтобы помочь, но мне не хватает рефлексии. И мне кажется, она как раз возможна в художественной литературе.
Тайга.инфо: Скоро у вас выходит сборник «Сестромам», у него подзаголовок «Книга о тех, кто будет маяться». О ком она все-таки?
—Это сборник моих рассказов и повестей за последние восемь лет. И они об очень разных людях. Я чаще пишу о людях, у которых есть некоторые сложности: психологические, жизненные, бытовые. То есть они маются. В основном мои герои — женщины. Но есть и герои-мужчины, и даже одна кошка.
Тайга.инфо: Кроме писательства вы еще занимаетесь Московской школой новой литературы: зачем и для чего?
—Это всё получилось само собой. Вообще всё, что со мной происходит в последние годы, получается вроде бы само собой. Я окончила Московскую школу нового кино, где сейчас преподаю. Часто пишут, что я сценарист. Я, конечно, могу писать сценарии, но очень давно этим не занималась, не зарабатываю сценариями и никогда не зарабатывала. Просто у меня была странная необходимость получить кинематографическое образование. И создатели Московской школы нового кино, которую я очень люблю, сумели создать не просто образовательный проект, но и среду. В какой-то момент они сказали мне: «Давай сделаем литературную школу, и пусть это будет не просто дополнительное образование, а магистратура». И я согласилась.
У нас же с современной реальностью работают единицы
Одна бы я, наверное, отказалась, потому что предпочитаю сидеть в закрытой комнате, ни с кем не разговаривать и писать тексты. Но у меня есть друзья, которые профессионально занимаются культурным менеджментом. Это, в первую очередь, Таня Новоселова, которая закончила Шанинку (и преподает там), она сделала много проектов, а теперь создает вместе со мной МШНЛ и занимается направлением литературный менеджмент. А с точки зрения креативного, актуального письма мы разрабатываем программу вместе с поэтессой Оксаной Васякиной. Еще с нами Женя Вежлян, критик, поэт и социолог литературы, которая отвечает за направление «актуальный литературный процесс». Мы уже практически набрали людей на курс.
Студенты будут учиться креативному письму, изучать менеджмент литературных проектов и лит. процесс в целом. Вы знаете, что в России отсутствует институт литературных агентов? Их попросту нет. В каком-то смысле эта школа для меня как для писателя—это способ найти ответы на многие мои вопросы и создать то, чего мне самой не хватает. Ну и литературный менеджмент — это не только литературные агенты, а еще и организаторы фестивалей, кураторы выставок, связанных с литературой и, разумеется, издатели.
И второе про школу: у каждой эпохи должен быть свой собственный язык. «Анну Каренину» можно и сегодня написать, но нужен язык, который соответствует современности. Так вот наша главная цель — это поиск нового языка, которым можно говорить о современности.
Что такое «актуальный текст на английском», я понимаю, ну или по крайней мере догадываюсь. А что такое «актуальный текст для России», я не знаю. Этим вопросом задаюсь не только я, но и другие люди, которые со мной делает школу. Поэзия — та же Оксана Васякина — такой язык нашла ну или очень близка к тому, чтобы найти этот язык. В прозе я этого не вижу. Поэтому, я надеюсь, школа станет большой лабораторией по поиску этого языка.
Тайга.инфо: Я сейчас подумала, что ваши тексты созвучны «Ветру ярости» Оксаны Васякиной. Вы с ней близки только в плане литературы? Или ее феминистские ценности и взгляды на жизнь, на будущее вы тоже разделяете?
— Как выяснилось, многое, о чем я пишу, есть в фемповестке. Некоторые люди у меня с большой осторожностью спрашивают: «А вы специально „Калечину-Малечину“ такой феминистской сделали?» Не специально, но, когда мне было 18−19 лет, меня обзывали феминисткой, в смысле обвиняли в этом. И я, конечно, разделяю феминистские взгляды, просто я не активистка. Для меня максимум активизма — это написать текст, а, например, Оксана и Даша Серенко берут и делают что-то еще. Мне кажется, что феминизм — это некоторый ответ на происходящее. Почему женская литература (проза я имею в виду) в последнее время так заметна? Ксения Букша, Наталья Мещанинова, Ольга Брейнингер — в их текстах нет прямых феминистских высказываний, при этом они все абсолютно феминистские.
Оказалось, что, когда женщина начинает работать со своим собственным материалом и своим собственным опытом или просто с современной действительностью, появляется та самая новая литература. Литература, которая занимается теми темами, проблемами и использует те методы, которые не использовались прежде авторами так называемой большой прозы. Авторами, которые в большинстве своем — мужчины, которые очень консервативны. У мужчины мы часто читаем про то, как он ходит по городу, не знает, чем себя занять, стонет от непонятности бытия, все ему не то. А новая женская проза оказалась абсолютной альтернативой, даже авангардной в смысле новизны. И это тоже феминизм. Понимаете? Это не то, что мы привыкли понимать под штампом «женская литература».
У мужчины мы часто читаем про то, как он ходит по городу, не знает, чем себя занять, стонет от непонятности бытия, всё ему не то
Поэтому кураторки нашей школы — это феминистки, но мы будем приглашать очень разных преподавателей, в том числе авторов, которых я перечислила. Мужчин тоже пригласим, но, пожалуй, те тексты, которые сегодня пишут женщины на русском языке, мне наиболее интересны. Не только потому, что у меня с ними какая-то солидарность, но и потому, что я их лучше понимаю, они, на мой взгляд, интереснее работают с реальностью и берутся за те темы, которые раньше считались маргинальными и были никому не нужны.
Выяснилось, что женщины гораздо смелее работают с новыми темами в литературе и умеют находить язык для того, чтобы говорить о них. Наконец-то так называемая «женская проза» превратилась просто в прозу, хорошую русскую прозу.
Встречи с Евгенией Некрасовой состоятся на Иркутском книжном фестивале, который пройдет с 30 августа по 1 сентября, и на фестивале «Новая книга» 13‑15 сентября в Новосибирске.
Беседовала Маргарита Логинова
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML