Новосибирский бизнесмен, политик и публицист Дмитрий Холявченко продолжает рассказывать о границах «Русского мира», русскоязычном населении бывших республик СССР и регионов Северного Кавказа, о «Крымской весне» и Донбассе с исторической, культурологической и экономической точек зрения.
Начиная комплексный разбор пространства «Русского мира», я отдавал себе отчет, что невозможно будет обойтись только имеющимися терминологическими конструкциями и идейными концептами. Это тем более верно, что происходящие с русскими людьми на территории бывшего СССР процессы вовсе не статичны. А их динамика во многом зависит как объективных факторов (истории расселения на каждой конкретной территории, численности и доли в населении, соотношении доли и русских и русскоязычных и так далее), так и от субъективных — идеологии, пропаганды, мифов и сложившихся форматов идентичности.
Это четвертая статья цикла. Первая часть была посвящена постановке проблемы. Во второй части изложена история и основные проблемы современности русской ирреденты. Третья часть посвящена основным блокам мифов, в которых живет «Русский мир» и в которых его пытаются понимать.
Данный текст — это результат поиска того, как можно идентифицировать русских колонистов имперских окраин, которых нельзя проанализировать ни как ирреденту, ни как диаспору. Так как эта статья носит все-таки скорее публицистический, а не исследовательский характер, то разработка новой терминологии не является ее основной целью. Однако с учетом того, что ранее проблема подобного формата идентичности не описывалась и не исследовалась, я все-таки попытался предложить некоторые термины, которые не столько определяют, сколько описывают явление.
Однако надо иметь в виду, что это не попытка определить степень глубины и масштабы явления, здесь требуются специальные — в том числе социологические — исследования. Но это постановка проблемы и характеристика основных трендов, которые явно имеют место, как бы это ни было сложно для понимания и для принятия. Давайте, несмотря на трудности, попробуем пройти этот путь вместе.
Русская диаспора на постсоветском пространстве заметно отличается от ирреденты. Однако при всей кажущейся похожести она вовсе не однородна. Отдаленные от границ России территории сопредельных государств могут иметь разную структуру размещения русского населения. В том, случае, когда русские вне приграничных территорий, тем не менее, не становятся относительно замкнутой группой, не концентрируются исключительно в городах, а формируют и сельскую полосу расселения, полноценной психологии, характеризующей диаспору, не возникает.
Подобная модель, когда титульная нация империи осуществляла комплексную колонизацию, включая сельскохозяйственную, окраин империи формировался третий тип групповой идентичности, отличный и от ирреденты, и от диаспоры. В тех регионах бывшей Российской империи и СССР, где русские приносили более продвинутые формы хозяйствования и быта, занимали значительную часть руководящих постов и должностей специалистов в производственных сферах, подобная модель идентичности — русских окраины империи — сохраняется и воспроизводится прямо пропорционально доле в населении.
Этот тип идентичности скорее соответствует идентичности белых колонистов Северной Америки, Австралии и Южной Африки. А на территории бывшего Советского Союза и Российской империи — колонистам Сибири, Дальнего Востока и туркестанского Семиречья. Именно поэтому некоторые территории Южного Казахстана — Алматинскую и Жамбылскую области и город Алматы, и Северной Киргизии — Чуйскую, Иссык-Кульскую и Таласскую области и Бишкек — требуется рассмотреть отдельно.
До революции большая часть этого региона представляла собой Семиреченскую область, которая хотя и была частью Туркестанского генерал-губернаторства, но сильно отличалась от четырех других областей региона. И тем более от вассальных Бухарского эмирата и Хивинского ханства. Запад нынешней Жамбылской области Казахстана, Таласская и часть Чуйской области Киргизии являлись частью уже Аулиэ-Атинского уезда Сырдарьинской области и подчинялись не Верному, а Ташкенту. Но при этом с этнической точки зрения и исходя из модели расселения русских, уезд с центром в Аулиэ-Ата (потом Джамбул, а ныне Тараз) был гораздо больше похож на соседнее Семиречье, а не на исконные оседлые земледельческие уезды на юге области.
Подобное различие в Казахстане между Жамбылской и Алматинской областью с одной стороны и Туркестанской областью в какой-то мере наблюдается и сейчас. Южный Казахстан, часто противопоставляемый Северному, вовсе не монолитен, а отличается культурой и структурой населения. И эти отличия были заложены в давние времена, а закреплены в поздний имперский период. Давайте подробнее рассмотрим эти отличия на примере европейской — в первую очередь русской — колонизации в Семиречье.
Итак, русская колонизация исторического Семиречья началась в середине XIX века с формирования Семиреченского казачьего войска — одно из 11 казачьих войск Российской империи на завершающем этапе ее существования. Столицей войска стал город Верный (ныне Алматы), а основные станицы были организованы вокруг Верного в предгорьях Заилийского Алатау и на севере области под Лепсинском, Копалом и Сергиополем (ныне Аягуз). Большинство важнейших пригородов Алматы — Каскелен, Талгар и Есик и районные центры бывшей Талды-Курганской области — были заложены именно тогда как казачьи станицы. Массовое крестьянское заселение региона началось в 60-е годы XIX века. К началу XX века русские составляли от 4 до 8% населения во всех уездах области. А в Верненском уезде 15%.
В отличие от других важных городов имперского Туркестана (Ташкент, Чимкент, Аулиэ-Ата (Тараз), Самарканд и города Ферганской долины), где заметно преобладало местное население, а европейцами были только чиновники, военные и специалисты, Верный представлял собой типичный колониальный город, и его население было на 2/3 европейским. А крупнейшим азиатским народом в городе были не казахи, а уйгуры. Интересно, что население двух других важных городов Семиреченской области — Пишпека (Бишкек) и Пржевальска (Каракол) — также имело существенно преобладающее европейское население. В остальных областях Туркестана близкая к этому ситуация была только в Скобелеве (Фергана), который изначально строился как русский военно-административный центр.
Большую часть советского времени, несмотря на высокий естественный прирост населения у казахов, доля русских в населении городов падала незначительно, а в населении окрестностей только росла. В постсоветское время заметная доля русского населения — особенно из Киргизии — эмигрировала в Россию. Кроме того, не следует забывать, что Киргизия потеряла еще и около 100 тыс. человек немецкого населения, которое было преимущественно русскоязычным.
Тем не менее, доля русских в этой части света по-прежнему очень высока, а русскоязычное население концентрируется не только в городах. Более того, до сих пор на территории Алма-Атинской и Жамбылской областей Казахстана и Чуйской области Киргизии массово встречаются русские села. Единственное исключение — Иссык-Куль, где исход русских в 90-е принял наибольшие масштабы.
Давайте посмотрим, как размещается русское и русскоязычное население в этой части Казахстана (на 2019 год) и в Северной Киргизии (области на 2009, Бишкек — 2018 год):
При этом внутри каждого из регионов тоже есть существенные отличия. Так, если мы возьмем Алматинскую область, то увидим, что самая высокая доля русского и русскоязычного населения в городах областного подчинения — областном крупном городе Талдыкоргане (25,32%/31%), энергетическом и курортном Капшагае (34,53%/40%) и горнопромышленном Текели (48,79%/55%). Очень высокий процент русских (от 17% до 27%) также в пригородах Алма-Аты и в старых казачьих районах на севере — особенно вдоль линии Турксиба (от 10% до 23,5%). На востоке же области, где численно преобладает уйгурское население, и в горах, где большинство населения составляют казахи, доля русских не превышает 5% населения.
Сам город Алматы, который является вторым по величине (после Ташкента) городом Центральной Азии и одним из крупнейших деловых центров на постсоветском пространстве, несмотря на конкуренцию с северной столицей Нур-Султаном (ранее Акмолинск, Целиноград, Акмола и Астана), растет очень быстро. В настоящий момент в городе 1,9 млн человек, и население последние годы растет на 50 тыс. ежегодно. Кроме того, вокруг города формируется довольно мощная агломерация, опирающаяся на исторически сложившуюся густую сеть населенных пунктов.
Русские в Алма-Ате были крупнейшим народом еще в начале 90-х годов. По переписи 1989 года 57,14% населения города были русские, а около 70% — люди с выраженной русскоязычной идентичностью. Следующие 20 лет город рос, а численность русских в городе несколько уменьшалась. К 2009 году они составляли уже ровно треть населения (при менее чем 40% русскоязычных). Однако в следующее десятилетие тенденция изменилась — абсолютное число русских в городе стало расти, хотя и не такими темпами, как население южной столицы Казахстана в целом. Поэтому по переписи 2019 года русские составляют четверть населения города.
Всего в Алматы и Алматинской области проживает 740 тыс. русских. Для того, чтобы было понятно, насколько эта концентрация русского населения для Средней Азии необычное явление, хочу обратить внимание, что «демографический остров» Алматинской области и Чуйской долины с районами, где доля русских превышает 10% населения, оторван от ближайших сходных по доле русских в населении районов на тысячу километров (югом Восточно-Казахстанской области, где доля русских не превышает 1% населения).
Соседняя с Алматинской Жамбылская область Казахстана, где каждый десятый житель (110 тыс. человек) русский, имеет немного другую структуру расселения. Больше половины русских сконцентрировано в столице области — Таразе (доля в 17%). Еще четверть русских области концентрируются в Меркенском, Шуйском и Кордайском районах, которые являются казахстанской частью Чуйской долины и мостиком европейского населения между Алматинской и Чуйской областями. Здесь русские составляют от 7% до 10% населения. Кроме того, Кордайский — один из немногих сельских районов на юге Казахстана, где казахи составляют меньше половины населения. Около трети жителей здесь дунгане. На остальной территории области русские составляют в среднем 4% населения.
По киргизскую сторону границы — в Чуйской долине — русские исторически селились равномерно узкой полосой вдоль железной дороги, тракта и Большого Чуйского канала. В городе Токмок и практически всех районах Чуйской области русские в 2009 году составляли от 20% до 25% населения. На западе области в Панфиловском районе доля русских падает до 17%, что, впрочем, все равно в два раза выше доли в соседнем Меркенском районе Жамбылской области Казахстана. На востоке области — в сельском Чуйском районе и горном Кеминском — доля русских падает до 7–10%. Всего же русских в Чуйской области и Бишкеке более 300 тыс.
Также нужно иметь в виду, что в Чуйской области плотность населения в 5–10 раз превышает плотность населения в соседних регионах Казахстана, а в некоторых районах (Токмаке, Ыссык-Атинском и Московском районах) киргизы составляют меньше половины населения, при почти 20% дунганского.
Так, в Московском районе Чуйской области (районный центр — село Беловодское), где родился автор этой статьи, в 2009 году киргизы составляли — 46,1% населения, русские — 23,3%, дунгане — 18,7%, узбеки — 2,5%, украинцы — 1,5%, курды — 1,4%, уйгуры — 1,1%, казахи — 0,9%, немцы — 0,5% населения. А также чеченцы, корейцы, карачаевцы, турки-месхетинцы, таджики и так далее. При этом, например, те же дунгане компактно живут в огромном селе Александровка, и в самом Беловодском их доля была не так велика.
В целом, правда, наличие чисто национальных сел для Чуйской долины нехарактерно. Это связано как с тем, что села очень крупные (население десятков сел области превышает 10 тыс. человек, а нескольких 20 тыс.), так и с тем, что модель расселения по основной оси долины представляет собой своеобразные сельские агломерации. Не редкость, когда десятки сел вдоль трассы давно слились между собой, и вы можете несколько десятков километров ехать по одной сплошной сельской улице, на которой просто меняются вывески названий населенных пунктов и время от времени появляется центр того или иного села с многоэтажками, мечетями, церквями и административными зданиями.
В центре киргизской Чуйской долины находится столица страны — Бишкек (в прошлом Пишпек и Фрунзе). В очень бедном государстве (душевые показатели ВВП в Киргизии в среднем в восемь раз ниже, чем в России и Казахстане) столица привлекает население из деградирующей сельской местности. Случай с Бишкеком — самый яркий на постсоветском пространстве пример бурного трущобного роста города. Два года назад его население превысило 1 млн и продолжает расти.
Исторически же Фрунзе был из всех столиц союзных республики, пожалуй, городом с наименьшей долей коренного населения. В 1970 году киргизы составляли всего 12% населения города, в 1989-м — 23%.И только в 90-е годы, после первой волны массового отъезда европейского населения и начала не менее массового переселения киргизов из сельской местности в столицу, коренной народ стал составлять большинство населения города.
Что касается русских, то в 1970 году русские — это 2/3 населения города, в 1989 — 56% и это более чем треть миллиона человек. К 2018 году численность русских в городе упала по сравнению с последней советской переписью в два раза, а их доля в населении до 17%.
Еще более впечатляюще выглядит падение доли населения с русскоязычной идентичностью с более чем 80% в 1970 году и 70% в 1989 до 20% в 2018 году. Подобная тенденция, когда доля нерусских русскоязычных в населении падает еще более катастрофически, чем доля русских, очень характерна в постсоветской Центральной Азии. Это связано с несколькими факторами.
Во-первых, в новых поколениях русскоязычных исчезает необходимость идентичности со своим народом, когда человек осознает только свою принадлежность к русской культуре и русскому языковому пространству. В Средней Азии такие тенденции в особенности характерны для украинцев, белорусов и отчасти татар, немцев. Если с 1989 по 2018 год количество русских в Бишкеке уменьшилось только в два раза, то количество украинцев — в восемь, а белорусов — в 10. И причины этого вовсе не разные темпы миграции, а ассимиляция новых поколений европейского населения русскими.
Во-вторых, особенность цивилизационного развития имперского Туркестана и советской Средней Азии привела к тому, что «русский» здесь с точки зрения культуры становится синонимом «европейский». И смена идентичности человека иного от русского, но европейского происхождения, на осознание принадлежности к русскому народу получает в этом плане внутреннее идеологическое обоснование: быть русским — это наиболее эффективно сохранять европейскую культуру и цивилизацию в глубинной Азии. Все это, правда, характерно не для всех категорий русскоязычных. Так, например, абсолютно русскоязычные и предельно европеизированные уже в третьем поколении корейцы Кыргызстана, для которых никакого родного языка, кроме русского, нет, тем не менее, уверенно сохраняют свою национальную принадлежность. И на уровне идентичности, и на уровне кухни, и на уровне преобладания моноэтнических браков. При этом корейцы, не смотря на расовые отличия, однозначно воспринимаются русскими в Киргизии — как народ европейской и русскоязычной культуры.
В-третьих, массовая миграция немцев и евреев, которые на 1989 год составляли более 3% населения столицы и были преимущественно русскоязычны, существенно повлияла на долю русскоязычного населения в постсоветское время. В настоящий момент немцев в Бишкеке около четверти процента, а евреев не более 400 человек на миллионный город.
С другой стороны, при метисации населения — а доля межэтнических браков между европейским населением и вестернизированной киргизской интеллигенцией, узбеками и уйгурами растет — чаще всего в семье используется русский язык. И только в очень редких случаях формируется функциональное двуязычие. Как правило, в подобной ситуации дети с большей долей вероятности говорят и думают преимущественно на русском языке, просто потому, что он дает доступ к гораздо большему по масштабам информационному пространству и качественному контенту. Ну, и, конечно же, практически весь бизнес и некоммерческие организации в Киргизии работают на русском (или английском, китайском, турецком) языке.
Данная ситуация требует специальных исследований, с которыми я пока не сталкивался, но с точки зрения логики можно предположить, что в дальнейшем большая доля детей от смешанных браков скорее выберет и передаст по наследству в качестве приоритета русское происхождение. Понятно, при сохранении памяти о национальности всех предков и интересе ко всем национальным культурам, но с преобладанием русской и европейской идентичности.
В Иссык-Кульской области Киргизии русские исторически проживали в плодородной и влажной восточной части котловины. Однако, в настоящий момент, после массового отъезда европейского населения, большинство русских региона проживает в городах. Так города Каракол (Пржевальск) и Балыкчы (Рыбачье) концентрируют половину всех русских на берегах озера, а доля русского населения в этих населенных пунктах составляет соответственно 18,6% и 7,3%. На северном — курортном — берегу озера русских около 11% населения, в Восточном Приисыккулье — 4–7%, а в сухой западной части котловины менее 2%. Всего в 2009 году русских на Иссык-Куле было чуть более 30 тыс.
В маленькой Таласской области Киргизии, которая потеряла большинство русского и немецкого населения еще в начале 90-х, половина (из 4 с небольшим тысяч) русских живет в областном центре — Таласе — где их доля 6,6% населения. В остальной части области доля русских в населении падает с 3% на границе с Казахстаном до долей процента в верхней части долины. Крупнейшим национальным меньшинством в Таласской области (как и в пригородах находящегося вблизи от границы казахстанского Тараза) являются курды.
В целом для русских, которые массово колонизировали иноязычные и инокультурные окраины страны характерны шаблоны мышления, отличные как от ирреденты, так и от диаспоры. Давайте, в завершении, разберем эти отличия по пунктам:
Во-первых, в отличие от ирреденты русские окраин империи никогда не имели иллюзий, что они живут в полноценной России. Осознание того, что Советский Союз и Россия — это все-таки не одно и то же, было реальностью. А то, что их жизнь на национальных окраинах, в которых есть коренные и официально назначенные в качестве таковых народы, отличие от которых осознавалось и воспитывалось с детства, подвержена рискам в будущем, было фактом. Так, в отличие от большинства жителей Северного Казахстана, для которых распад СССР был каким-то абстрактным и формальным событием, а попытки последующей казахизации стали непредвиденным сюрпризом, для жителей Южного Казахстана и Северной Киргизии все было несколько по-другому.
Не будучи большинством населения, русские здесь испытывали большее националистическое давление и в советское время. А опасность перевода делопроизводства на казахский или киргизский, угрозы и реализация переименования русских названий городов, сел и улиц, начиная с Перестройки, были абсолютной реальностью повседневного быта для людей, которые хоть и составляли относительное меньшинство, но представляли собой очень большую долю населения региона. Именно поэтому ужас распада СССР для колонистов имперских окраин наступил еще до самого события, когда для жителей ирреденты осознание этого ужаса приходило по ходу появления последствий, связанных с возникновением молодой центральноазиатской государственности.
В то же время, в отличие от русской диаспоры в Узбекистане, Таджикистане и Южной Киргизии, которая тоже (в общем и целом) понимала последствия распада еще до того, как он начал реализовываться, русские исторического Семиречья не чувствовали такого уровня обреченности и неизбежности худших для них форматов. Малочисленная диаспора юга Средней Азии, сконцентрированная в крупных городах, прекрасно понимала, что для них единственным выходом будет автоматическое признание определенного диктата со стороны коренных народов и языков коренных народов.
Для русских и русскоязычных колонистов на окраинах степень реализации подобного диктата была неочевидной. Просто потому, что они составляли очень большую долю населения. Жили в этих землях больше ста лет. А в некоторых районах и коренные народы составляли абсолютное меньшинство населения. Поэтому и сопротивление — особенно пассивное — национализму коренных народов, тяжело и бурно осознающих свою национальную полноценность было гораздо более серьезное, чем и в диаспоре (которая не видела шансов) и в ирреденте (которая долго не видела причин и глубины проблем, а потом стало поздно).
Во-вторых, важнейшей особенностью этой массы русских людей в рассеянии является иной вариант реализации идентичности. Так, жители русской ирреденты, проживая из поколения в поколение на самой границе с Россией и не видя вокруг себя что-то принципиально отличное от того, что было по российскую сторону границы, не имели ни страха перед возможной потерей своей «русскости», ни острой необходимости сохранять «чистоту крови». Именно поэтому у русских в ирреденте практически нет идеологизированного негатива по поводу межнациональных браков. Их ограниченное количество вызвано в большей степени инерционными особенностями в обществе и культурными различиями. Ситуация упрощалась еще и тем, что казахи Среднего жуза, исторически населявшего именно Северный Казахстан, были сравнительно более европеизированы и имели заметно более высокий, нежели южные и западные казахи, уровень образования, приближающийся к уровню образования русских.
На другом полюсе — русские диаспоры в Центральной Азии, на Западной Украине, в Закавказье и в некоторых районах Прибалтики. Они очень хорошо понимали и чувствовали как опасность растворения в иной этнической среде, так и кардинальные отличия между русской и местной культурой. И, как и для любой диаспоры, важнейшим этапом ее формирования было признание себя диаспорой. В национальных республиках СССР этот процесс окончательно закрепился в 70-80-е годы XX века, когда доля межнациональных браков снизилась до минимума. Это отмечается статистикой по всей стране, начиная от Львова и Вильнюса и заканчивая Ташкентом и Ашхабадом.
Для русских в Семиречье их этническая идентичность не только не приобрела черты, характерные для ирреденты или диаспоры, но и не стала чем-то средним между ними. Я уверен, что здесь возник иной и совершенно необычный тип идентичности — более идеологизированный и более прагматичный одновременно. Это идентичность хранителей империи на ее окраинах.
С ирредентой колонистов этой области роднит отсутствие страха перед растворением среди местных народов — русских здесь довольно много. И поэтому межнациональные браки достаточно распространены, хотя и не массовы. С диаспорой общее то, что постоянное осознание своей национальности, важность национальной принадлежности в повседневной жизни должны быть непреложными истинами. «Не забывай, что ты русская», — говорил дед моей маме, как и практически все родители в этом и последующем поколении своим детям.
В отличие от русских Северного Казахстана, которые в шутку могут называть себя «казахами», для европейских жителей Южного Казахстана и Средней Азии подобное недопустимо, а во многих случаях будет воспринято ими как оскорбление. В отличие же от русских из диаспоры, для которых национальная принадлежность становится невероятно важным, но культурным и внутриобщинным фактором. Или в отличие от русских из ирреденты, которые чаще всего вообще не задумывались о национальной принадлежности как о чем-то очень важном. Для русских Семиречья их принадлежность к народу, который долгие десятилетия именовался «старшим братом в семье советских народов» это фактор публичный, общественный и политический. И именно поэтому национализм русских в этой части Центральной Азии частенько носит шовинистический характер. Понятно, что подобные настроения постепенно растворяются и в крупных городах семимильными шагами смягчаются глобализированным интернационализмом.
Еще одной важной чертой идентичности русских здесь является отношение к идентичности других народов. Для севера Казахстана исторически было характерно массовое кустовое заселение теми или иными народами — русскими, украинцами, немцами, поляками и так далее, и поэтому русские там воспринимают немецкую или украинскую идентичность как факт, равный русской идентичности по статусу. Для диаспоры также характерно функциональное и идейное признания равенства прав всех иных диаспор, так же как и русской, на свободу сохранения идентичности.
Для русских в Семиречье очень важной остается более общая, общероссийская (имперская) идентичность, которая часто смешивается с русской идентичностью до неразличимости. Поэтому здесь довольно часто украинская идентичность или идентичность других русскоязычных народов воспринимается многими русскими со смехом или пренебрежением. А некоторыми даже как предательство единства той общеевропейской (общерусской) среды, которая так велика и значима по своему месту в обществе и одновременно так мала по сравнению с азиатским морем вокруг.
Чтобы понять проблемы идентичности этой группы русских, которых на сегодняшний момент около 1,2 млн человек, попробуем это, не без некоторого упрощения, сформулировать проще: ирредента плывет по течению, диаспора хранит себя, а колонисты Семиречья борются за власть и иллюзии власти. Для ирреденты в русской идентичности важен вопрос уровня жизни, для диаспоры — нерастворения русской культуры, для хранителей империи — сохранение цивилизационного наследия Российской империи (и/или Советского Союза) на окраине европейского мира.
В-третьих, очень важным отличием русских Юго-восточного Казахстана и Северной Киргизии от других является то место, которое они занимали в структуре общества и экономике страны и как это место меняется со временем. Русская ирредента — это массив сплошного расселения, и именно поэтому русские в этих краях являются простым срезом всего общества и пропорционально распределены между всеми слоями населения. В диаспоре — русские это те люди, которые олицетворяли империю или те сегменты, которые были для нее важны — чиновники, военные, деятели культуры, узкие специалисты производственной сферы. Или их потомки. В какой-то степени русские диаспоры представляют собой часть лишившейся ряда привилегий элиты.
Последний формат во многом характерен и для русских Семиречья. Но в то же время доля русских в населении здесь весьма велика. И наличие достаточно большого сельского населения влечет и некоторые форматы, характерные и для ирреденты. Тем не менее, русские здесь так и не стали срезом всего общества. Что касается городского населения, то с советских (а если строго, то и с имперских) времен русское и европейское население не просто занимает, как в диаспоре, отдельные места узких специалистов. Оно до сих пор существенно доминирует в тех сферах, которые требуют заметно более высокого уровня образования и квалификации.
Подобное положение — особенно в поздние советские годы — стало очень важным фактором, генерирующим как национальную идентичность, так и элементы русского национализма. «Начальник казах (киргиз) — заместитель всегда русский (немец, кореец и так далее), который за него и работает» — эта формула, связанная с периодом выдвижения представителей коренного населения на руководящие места, практически во всех слоях передается уже много десятилетий из поколения в поколение. Проблема с том, что история и статистика эту формулу подтверждают, а суть проблемы не во всех случаях является мифологической.
В последние десятилетия даже в Киргизии, при общей деградации государства и его экономики, уровень образования и доля киргизов в интеллигенции непрерывно растет. В Казахстане — особенно в таком глобализированном городе как Алматы — еще в большей степени. В то же время значительная часть русского населения — особенно из сельской местности — наоборот, теряет не только свой статус, но и в среднем перестает статистически быть более образованным и квалифицированным слоем населения. Что приводит в некоторых случаях еще и к замораживанию многих националистических шаблонов мышления.
С другой стороны, даже в Казахстане этнические казахи, работающие в престижных сферах за пределами обороны, безопасности и госсектора, все более вестернизируются и в меньшей степени пользуются в быту казахским языком. Заметная доля образованных и занятых в современных сегментах экономики казахов и работают на русском или другом европейском языке, и пользуются им в семье. Понятно, что подобная ситуация становится более частой при росте доли межнациональных браков, что весьма характерно для Алматы. Причем, если говорить про работу, то в сферах деятельности, связанных с реальным сектором экономики и, в особенности, сферами торговли и услуг, если рабочий язык не русский, то с большой долей вероятности — английский, другой европейский, китайский, турецкий, но крайне редко казахский.
В Киргизии ситуация с сохранением в быту родного языка у киргизов с высоким уровнем образования еще сложнее. Можно даже сказать, что значительный пласт киргизской интеллигенции, сохранив киргизскую национальную идентичность, потеряли киргизскую языковую принадлежность. А если в семьях образованных киргизов бытует киргизский язык, то чаще всего эта ситуация связана не с традицией и рациональными потребностями, а с осознанием идейной необходимости сохранения родного языка.
В-четвертых, у русских Семиречья в среднем отличается и модель ориентации на Россию. Так, в ирреденте русские себя чувствуют частью «Русского мира» и воспринимают соседнюю страну как продолжение тех земель, где они живут. Поэтому переезд обычно связан с бытовыми задачами — поиск лучшего уровня жизни, образование для детей и тому подобное. Он не становится принципиальным переломом и полноценной эмиграцией, а смена гражданства воспринимается как необходимая формальность. Для русских из диаспоры переезд в Россию — это как раз резкая смена среды обитания и настоящая миграция из одного мира в другой, которая может быть вызвана огромным количеством причин. И не самой последней из них может быть преследование по национальному признаку.
Подобная ситуация для русских из Южного Казахстана и Северной Киргизии представляет собой что-то среднее. Переезд в Россию уже воспринимается как принципиальная смена среды обитания, но связана при этом чаще всего с экономическими причинами.
С другой стороны, русская ирредента ждет от России всего чего угодно вплоть до занятия русских территорий. Диаспора ищет в России источник для поддержки национальной культуры и защиты русских людей от возможного произвола местной власти. Русские в Семиречье прекрасно понимают, что никакой аннексии быть не может, и государственность Казахстана и Киргизии — это всерьез и надолго. А только помощи в поддержании русских школ и культуры от России недостаточно. Именно поэтому русская среда в историческом Семиречье проявляет как раз наибольшую активность в сохранении собственной идентичности и защите имперского наследия и языка.
Таким образом, мы видим, что русское население на постсоветском пространстве не укладывается в простую классификационную схему ирредента/диаспора, а из-за особенностей истории расселения русского народа и колонизации территорий возникают не просто промежуточные форматы идентичности, а совершенно иные явления, приобретающие иные свойства. Данный текст никак не может быть конечной истиной, а существует в первую очередь для постановки проблемы и дальнейшего изучения явления. Это тем более важно в связи с тем, что в настоящий момент темпы падения доли русского населения в Центральной Азии замедлились, а будущее русского и русскоязычного населения в этих государствах точно есть. Особенно в Казахстане, где само существование такого мощного и динамично развивающегося мультикультурного и глобализированного мегаполиса, как Алматы, говорит о многом.
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML