Новосибирский публицист Дмитрий Холявченко рассуждает о том, насколько расколотой страна вошла в 2022 год.
Россия на пороге краха того уклада, который стал для нас привычным. Исключительно потому, что мы пытались из себя изображать страну победившей петрократии. Мы — это не только власть, балансирующая между концептом энергетической сверхдержавы и побитой молью ролью экспансионистской державы. Мы — это та совокупность людей, которая верит в эпические псевдогуманистические деструктивные мифы.
Проблема в том, что теоретически страна может себе позволить деградировать институционально и морально без риска самоуничтожения только при наличии дармовых природных ресурсов на душу населения, в разы превышающие тот уровень, который есть России. Грубо говоря, мы не Катар, Кувейт или Абу-Даби.
В первую русскую революцию мы входили с иллюзией, что если поделить помещичью землю, то земли на всех хватит — не будет бурной урбанизации, распада крестьянской общины, неравенства, а будет одна сплошная крестьянская утопия. Для того, чтобы развеять этот миф, достаточно было взять перо, бумагу и посчитать в столбик. Но не срослось. А самая большая циничная партия в стране — эсеры — всячески поддерживали воинствующее отторжение реальности.
В еще одну революцию мы входили с иллюзией, что достаточно дать людям свободу, уничтожить партноменклатуру и начать нормально управлять советскими предприятиями, как все станут жить лучше. Конечно, имелась в виду именно материальная сторона жизни, потому что советский человек был настолько унижен нищетой и дефицитом, что более чем кто-либо в мире был зациклен на самом, что ни на есть животном потреблении.
Оппозиция рубежа 1980-90-х не хотела говорить о реальности рыночной экономики. Максимум о формальных вещах — приватизации того, что есть, а вовсе не о праве бизнеса создавать новое. И, казалось бы, можно было по-настоящему поучиться у Запада тому, что действительно важно. Но во всех бизнес-процессах мы видели не продажи, продвижение брендов и инвестиции, а, в лучшем случае, эффективные технологии производства. В худшем — хорошие зарплаты и разнообразие продуктов в супермаркетах.
В 2022 год мы ныряем с еще одной подобной иллюзией — представлением о коррупции как абсолютном зле и бредом о том, что если перестать воровать, то денег на все хватит. Даже на пенсионную систему. Хотя, как и в случае помещичьей земли до революции, достаточно просто взять калькулятор и посчитать.
Но делать этого опять никто не будет, потому что: а) признавать реальность очень болезненно, б) смена власти кажется важнее картины будущего, в) подавляющему большинству людей все равно. И при этом еще никто никому не верит, но все имеют тип мышления, характерный для победившей саму себя петрократии. И в центре этого лежит бредовый тезис: Россия — богатая страна.
Другая сторона проблемы — это формат дискуссии об институциональном распаде государственной власти в России. Как водится, обсуждение проблем такого масштаба разворачивается широким спектром форматов, начиная от социально-политических научных исследований и заканчивая бытовыми идеологизированными штампами российской оппозиции. Проблема же заключается как раз в том, что специалистов очень редко волнует проникновение их идей в широкие массы. А большая часть населения и так имеет сложившийся взгляд на ситуацию. И либо относится к ней равнодушно, либо признает абстрактную монолитную власть изначально неправой.
Однако процессы, которые идут в России и российском обществе, гораздо сложнее, чем кажутся. И вопрос об отношении власти к народу и о восприятии народом власти вовсе не так ничтожен, как это обычно отображается в общественной дискуссии. Даже само реальное положение России в самых важных для современного мира процессах — экономике, науке, технологиях и культуре — очень мало волнует как власть, так и оппозиционно настроенных россиян.
Более того, за последние семь лет информационные потоки разделились до уровня полного взаимонепроникновения. Власть говорит о суверенной демократии, внешней угрозе, Крыме, «пятой колонне» и стабильности. Оппозиция говорит о коррупции, международной изоляции и репрессиях. При этом остается за кадром другое: несмотря на явственную деградацию институтов, экономический кризис, санкции, пандемию, законодательный хаос, падение уровня жизни населения и опасную изоляционистскую внешнюю политику страны, Россия, тем не менее, с каждым годом все глубже включается в мировое разделение труда, мировые форматы потребления, туристическую инфраструктуру и информационные связи.
Это неизбежное в глобальном мире взаимопроникновение происходит в самых важных для подавляющего большинства людей сферах — потребления, собственности, отдыха. Эти сферы — важнейшая сфера жизни оппозиционно настроенных граждан, но они не становятся объектом критики государства за исключением каких-то фрагментарных проявлений последствий процессов. Например, роста цен. В итоге складывается ощущение, что политическая и гражданская активность мыслящих и неравнодушных людей опирается преимущественно на явления, лежащие в идейной — «надстроечной» — части реальности не только молчаливого большинства, но и любого жителя страны.
Несколько упрощая ситуацию, можно резюмировать, что из общественной дискуссии исчезла любая проблематика, которая не относится напрямую к дуалистической конструкции «власть — контрвласть». Она исчезла и из тех однонаправленных информационных потоков, которые большую часть этой общественной дискуссии и заменяют.
Со стороны государства — это пропаганда и подмена реальности документооборотом. При этом забавно, что подобные подходы органичны вообще для российского общества. Это, например, проявляется в мечте видеть в качестве человека принимающего решение не политика, а специалиста. А в судебном процессе реализовывать не гласность и состязательность сторон, а выяснение истины. При этом свидетельские показания о фактических событиях отступают на задний план перед бумажками с печатями.
Понимание, что «специалист» («профессионал») вместо избранного политика и суд, в котором педофил, террорист и коррупционер не получат полной защиты — это самый простой путь к уничтожению что государства, что суда, в массовом сознании отсутствует.
Со стороны оппозиции — это встречная контрпропаганда или самолюбование и наслаждение страданиями в кухонных разговорах. Точно так же, как и со стороны государства, пропаганда оппозиционных политиков не апеллирует к пониманию реальности, не занимается попытками поднять культурный уровень слушателей. Что касается коммуникаций внутри среды, то они в большинстве случаев представляют собой ту или иную форму изоляции, спектр реализации которой колеблется от сообщества, вырабатывающего свою терминологию («прекрасная Россия будущего», «партия жуликов и воров» и тому подобное). С другой стороны ситуация не менее яркая, и термины уровня «либераст» или «гейропа» не менее распространены.
Самое важное сейчас — понять, что основа подобных форматов взаимодействия (или псевдовзаимодействия, сводящегося к обмену взаимными оскорблениями) состоит вовсе не отсутствие коммуникаций, а в нежелании коммуницировать. Само это нежелание сводится как раз к самой болезненной для постсоветского пространства проблеме власти. Власти в самом широком понимании этого слова. Власти не только (и не столько) как возможности управлять страной через систему государственного аппарата, а власти как стремления контролировать других людей.
Подобная болезненная — вплоть до необходимости массового психиатрического лечения российского общества — особенность в отношении к окружающим проявляется во всем и заключается на практике в тотальном недоверии всех ко всем. И особенно тяжело, что это недоверие охватывает все сферы общественного взаимодействия: отношения государства и общества, государства и человека, человека и общества, государства, человека и закона, инвестора и предпринимателя, избирателя и кандидата. Простая логика гласит, что любое изменение к лучшему может произойти только через факт доверия, когда при недостатке информации одна сторона готова рискнуть и довериться другой. В экономике это в особенности важный фактор, и однажды я уже об этом писал.
Но экономикой это не заканчивается. Стремление к власти проявляется в неспособности доверять людям — как с точки зрения рационального выбора, так и с точки зрения доброты помыслов, альтруизма и справедливости. Так, никто не верит, что если людей освободить от налогов, то они будут готовы платить деньги за образование детей напрямую школе. Нет, общество не доверяет само себе и требует, чтобы государство всех заставило финансировать образование через налоги. Люди не верят, что способны убедить окружающих в своей правоте и поэтому требуют законов, запрещающих то, что они считают неверным, начиная от абортов и заканчивая электросамокатами. О масштабах же провалов знаменитого на весь мир российского правоприменения (строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения) в этот момент вообще никто не думает.
Весь мировой опыт говорит, что никогда запреты не решали проблем, а реализация власти через запреты не формирует систему. При этом единственная система, обеспечивающая ликвидацию негативных явлений в обществе, формируется только на уровне страхования, лоббирования общественных интересов в рамках гражданского общества и гражданскими исками в рамках судебной системы. Именно так в обществах с развитыми институтами сократилась коррупция, так было снижено потребление табака, так был найден баланс свободы и безопасности на улицах. А вовсе не запретами и принятием новых законов.
Вообще в реализации любой власти самый важный вопрос — это не цель и не ценности, а возможность ее применения. И ее экономическая обоснованность. Реализация же власти в широком смысле этого слова в обществе, которое боится и не доверяет никому внутри себя, будет действовать сугубо разрушительно.
Подобный тупик самосознания, усложненный тем, что из схемы любых межчеловеческих отношений выпадает сам человек — это последний толчок на пути к окончательному развалу, в котором все закончится гораздо быстрее, чем кажется.
Как и бывает в обществе, которое редуцировало себя до подобного уровня взаимонепонимания при равнодушии очень многих, на подобное отношение активной части общества государство отвечает зеркально: оно не говорит с обществом о сущностных вопросах. Пропаганда полноценным разговором в любом смысле этого слова являться не может, и возникает вопрос: а о чем же оно и с кем говорит?
Ответ на этот вопрос гораздо проще, чем кажется, — никто ни с кем ни о чем не говорит. Современная российская политика и сфера общественного гражданского взаимодействие (за исключением очень маленького сегмента низовой муниципальной политики) — это вообще не пространство диалога или разговора, это обмен нотами протеста и заявлениями. Проблема же понимания этого в том, что весь этот информационный шум как будто бы несет в себе черты каких-то нормальных политических процессов. Кажется, что здесь немного от публичных заявления а-ля американская политика, слегка от европейских консенсусных коммуникационных комиссий и советов.
Но на самом деле это не более чем карго-культ, в котором очень много символических имитационных элементов, начиная от «политических партий» и заканчивая «общественными советами при…». Да, возможно некоторые из этих явлений действительно содержат в себе свойства спящих институтов. Но на самом деле это не более чем деревянные башмаки Петра I.
Отвечая на вопрос «Что же нас ждет?» при учете всех видимых на данный момент тенденций, можно предположить только тот или иной вариант краха, в результате которого люди уйдут в очередной цикл выживания. И выход из этого режима самосохранения будет в еще большей степени, чем в предыдущие эпохи, отягощен крайне низким уровнем социального доверия и готовности хотя бы задуматься об общем благе. Но, как и во все предыдущие эпохи, Россия может продолжить надеяться на чудо.
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML