«Помню, в отделах милиции висели брошюрки „Ваша безнаказанность — это не ваша заслуга, а наша недоработка“. Если каждый день моей жизни, начиная с 13 лет, разобрать по УК, там, наверно, на пожизненное можно набрать», — говорит Саня. Сане 35 лет, он родился, вырос и сел в Новосибирске, а полгода назад освободился и пытается не сесть обратно.
Ну как, «пытается». Пока шел Чемпионат мира по футболу, и болельщики шумно праздновали или горевали в каждом дворе новосибирского левобережья, Саня реже выходил вечерами погулять или сторонился больших компаний. В каждой, объясняет он, найдется особенно сильно разогретый алкоголем человек, который будет вызывающе себя вести, и не подраться с таким — испытание. А Сане еще три года отмечаться у участкового.
«Люди начинают сами тебя провоцировать, каких-то супергероев из себя строить. Но понимаешь: если его сейчас ударить, он пойдет и заявление напишет. Сейчас, наверное, кто быстрее заявление написал, тот и прав, — с досадой отмечает Саня. — Приходится сдерживаться. Руки за спину убираешь. Только рявкнешь на него — он сразу пугается и звонит в милицию».
Как следует из статистики ФСИН на 1 июля 2018 года, в России сидит около 590,6 тыс. человек. В 2017 году 185,7 тыс. человек из тех, кто содержался в колониях для взрослых, были осуждены впервые, 115,9 тыс. человек — во второй раз, 193,5 тыс. человек — в третий и более раз. Саня к тем, кто «заезжает» повторно не хочет, хотя о годах, проведенных в лагере, рассказывает спокойно.
«Я себя сразу настроил на девять лет, не сидел на сумке и не ждал звонка. Там та же самая жизнь, просто не хватает свободы. На свободу, конечно, хочется, но кто-то конкретно загоняется весь срок, а я там просто жил в полноте», — объясняет он.
«Жить в полноте» не означало работать в обычном человеческом понимании — для него это было неприемлемо. «Мне вот хоть что сделай, я бы не пошел», — машет руками Саня. Во-первых, не по понятиям. Во-вторых, работать «на промке» в колонии в Тогучине — это даже из практических соображений, по его словам, довольно бессмысленно. Когда-то, говорит Саня, администрация ИК сдавала промышленные площади частникам, у которых была лесопилка, производство коттеджей и бань. А потом частный бизнес разогнал новый начальник, у колонии остались только свинарник да литейных цех, который делал двери и тюремные решетки.
«Ладно, коммерсанты еще платили нормально: рассчитывались сигаретами и чаем, на месяц хватало, — делится Саня опытом других сидельцев. — А сейчас на промке три тысячи начисляют, а из них вычитают за воду, за свет. Может, тысячу в итоге на счет лагерный переводят, а что на нее купишь, если в магазине на зоне все в два раза дороже?»
Впрочем, желающих работать даже на таких условиях в колонии гораздо больше, чем рабочих мест. Далеко не все зэки живут «по понятиям», многим хочется на работу в промзону, просто чтобы пойти хоть куда-то.
«Преступников в тюрьме сейчас очень мало, процентов пять. Остальные — проезжие пассажиры. В Тогучине, в основном, по 228 сидят (статья 228 УК РФ „Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов“ — прим. Тайги.инфо), это барыги-спекулянты, и они в зоне слова своего не имеют, ходят по стенкам в бараках, и если у них есть возможность в промку уйти, то они уходят — они там хоть дышать могут, — говорит Саня. — Они у администрации как рабы. А мне какой смысл идти на администрацию работать? По нашей жизни получается, что мы по разным сторонам забора».
Но кормить себя надо и по эту сторону забора. Просто спустя девять лет срока не очень ясно, как.
В Новосибирской области — шестнадцать исправительных учреждений, в том числе одиннадцать колоний (из них одна женская и одна воспитательная) и колония-поселение. Как сообщается на сайте регионального ГУФСИН, производственно-хозяйственная деятельность организована в одиннадцати центрах трудовой адаптации осужденных и мастерской при лечебно-исправительном учреждении №10.
Выпускают там «разнообразную продукцию производственного и бытового назначения»: 44% — это изделия легкой промышленности (форму для силовых структур, спецодежду, постельное белье, обувь), 15% — дерево- и металлообработка.
Новосибирские зэки делают деревянную двери, шкафы, столы, тумбочки, парты, стулья, табуреты, кровати, оконные решетки, камерную и казарменную мебель, льют чугунные канализационные люки, колосники, металлопрофиль. А также они производят хозяйственное мыло, стиральный порошок и продукты: молоко, творог, сгущенку, свежие, соленые и сушеные овощи, муку, сосиски, маргарин, крупы. Наконец, в системе исполнения наказания организованы станции технического обслуживания и ремонта автотранспорта.
Одновременно в Центре занятости населения не отрицают, что работодатели не готовы легко и просто трудоустраивать бывших зэков. «Люди, имевшие судимость, сталкиваются с предвзятым отношением, им наиболее проблематично реабилитироваться и доказать свою профпригодность потенциальному работодателю, — говорится в статье ведущего инспектора Татьяны Баландиной. — Трудовая занятость помогает им быстрее адаптироваться в обществе и вернуться к нормальной жизни. Здесь им необходима поддержка со стороны общества и государства».
Государство в лице Центра занятости дает обратившимся распечатки с вакансиями, учит проходить собеседования и писать резюме, в случае необходимости может предложить обучение по востребованным специальностям и пособие — минимальное 1020 рублей (при условии, если соискатель зарегистрирован по месту постоянной прописки). Пособие может быть и больше, но для этого нужно иметь трудовой стаж, а его, как правило, у бывших зэков, нет.
«ЗАЧЕМ МНЕ ВАКАНСИИ ДВОРНИКА ИЛИ ГРУЗЧИКА? Я ЖЕ СЕБЯ НЕ НА ПОМОЙКЕ НАШЕЛ»
«С каждым гражданином, в случае его обращения в службу занятости, проводится индивидуальная работа. Это важно, поскольку всем бывшим заключенным требуется квалифицированная помощь, чтобы вновь приспособиться к условиям жизни после отбывания наказания, — пишет ведущий инспектор ЦЗН Татьяна Баландина. — Освободившиеся граждане могут принять участие в оплачиваемых общественных работах и в программе временного трудоустройства. Как правило, временная подработка представляет собой неквалифицированный труд, что актуально для тех, кто вышел из мест лишения свободы».
Саня об услугах ЦЗН слышал, но никогда туда не обращался.
«Зачем мне там на учет вставать, чтобы мне вакансии дворника предлагали или грузчика? Идти туда тупо из-за пособия? Но оно там тысяча рублей. Я же себя не на помойке нашел! — возмущается он. — Я могу обратиться к друзьям за помощью, а к государству — нет. Просто я и до отсидки особо не обращался к нему, но, судя по тому, как государство ведет себя в лагерях, я не пойду к нему никогда».
В итоге не «помощь зала», а именно «звонок другу» — почти единственная надежда вчерашнего зэка найти работу и заработать себе на вольную жизнь.
«Работа по приказу» начинается за полгода до формального срока освобождения, объясняет Тайге.инфо старший специалист по социальной работе группы социальной защиты осужденных ИК-9, капитан внутренней службы Елена Химунина. Она работает в женской колонии, но правила у фсиновских соцработников одни и для освобождающихся мужчин, и для женщин.
«Перед освобождением гражданина мы посылаем запросы в отдел полиции, чтобы узнать, ждут ли его родственники, посылаем уведомление в районную администрацию, в центр занятости, — рассказывает собеседница редакции. — Участковый идет по месту проживания родственников и дает бытовую характеристику жилья, родственников. Бывают и отрицательные ответы: человеку некуда возвращаться. Некоторые попадают к нам с уже утерянными социальными связями (родственники умирают или отказываются), другие теряют их здесь».
Тех, кому некуда идти, направляют в государственные ребцентры на Владимировском спуске, 6, и на Весенней, 10. Реабилитационный центр есть при православном соборе Александра Невского, также сотрудничают со ФСИН католики и баптисты.
«Специально для освободившихся людей у нас создан центр по реабилитации, где мы проводим встречи, обязательно помогаем, если кому-то надо добраться до дома, решить проблемы с жильем или трудоустройством, — рассказывал Тайге.инфо митрополит Новосибирский и Бердский Тихон. — Стараемся также работать с родственниками осужденных, потому что человек возвращается в семью, и надо, чтобы семья имела опыт, как удержать его в рамках закона, о чем говорить с ним, как поступать в той или иной ситуации».
Но доходят до ребцентров не все, даже если соцработники колонии подсуетились: некоторые «начинают вести образ жизни, который вели до осуждения».
«Перед тобой как будто ребенок в теле взрослого, который не анализирует последствия»
Кроме того, соцслужба колонии помогает сидельцам с оформлением документов. С собой, по словам Химуниной, освобождающиеся получают справку учета трудового времени (если человек работал), СНИЛС, справку об освобождении, некоторым делали даже ИНН. «Раньше мы всем поголовно делали паспорта, но потом такой закон вышел — за свой счет осужденный должен сделать паспорт. Нужно для этого госпошлину оплатить. Поэтому некоторые могут освободиться и без паспорта», — добавляет соцработник колонии.
Старший лейтенант внутренней службы, психолог Анна Гусакова восемь лет работает с заключенными. Она говорит, что подготовка к освобождению начинается сразу, как только человек попадает в ИК.
«Все начинается с карантинного помещения, где устанавливается личность осужденной, — объясняет она на примере женской колонии. — При первичном изучении личности я пытаюсь их вытащить на какое-то осознание. Спрашиваю, какие конкретные шаги привели их сюда. Но один психолог бессилен — здесь же нужен личностный рост, и с женщинами в этом плане проще работать. С мужчинами сложнее: они не идут на контакт, а принцип работы психолога заключается в добровольности. Я же не могу убедить мужчину в том, что он живет неправильно».
Особенность многих ее здешних клиентов, отмечает Гусакова, это инфантильность: «Перед тобой как будто ребенок в теле взрослого, который не анализирует последствия».
Те женщины, что обращаются к ней, часто надеются, что психолог решит все их проблемы, разложит по полочкам, как нужно поступать, чтобы все происходило, как они хотят. «Конечно, в процессе работы выясняется: чтобы стать счастливой, всё нужно самой делать, а не все на это готовы», — говорит Гусакова. Оценить эффективность своей работы психологу колонии трудно: люди освобождаются и больше на прием не ходят. Правда, двух своих клиентов психолог Гусакова все же встретила снова — они вернулись в места лишения свободу за новые преступления.
«С мужчинами психологу сложнее: я же не могу убедить его в том, что он живет неправильно»
«Даже если 2% осужденных чуть-чуть свернули с этого пути, и как-то у них жизнь наладилась, то можно считать нашу работу эффективной», — предполагает собеседница Тайги.инфо. В этих двух процентах, которые «чуть-чуть свернули» с накатанного пути, пытается закрепиться и Саня.
До того, как сесть за попытку убийства судьи (знакомый попросил), Саня зарабатывал на жизнь, в основном, криминалом. Образование у него было (школа, потом шарага на столяра), но в жизни не пригодилось.
«У меня полная была семья, просто родители работали постоянно, а я на улице вырос. Жил на Станиславского (спальный район в левобережье Новосибирска — прим. Тайги.инфо), там мы все такие были. Мог с утра уйти и не вернуться домой, — вспоминает юность Саня. — Наркотики в мою жизнь пришли в 13 лет. В 1994 году эта волна хлынула в Россию. До этого все были „сезонники“, которые маком кололись — не было такого, что закалывались, кумарили, умирали. А потом закололись все. Кто по пять-шесть лет кололся, из дома всё вынесли».
Саня говорит, что сейчас не колется, а только иногда выпивает. Найти работу бывшему зэку и так непросто, а бухающий работник и подавно никому не нужен, соглашается Саня.
«После освобождения я заранее знал, что меня на ответственную работу, где платят более или менее, не возьмут. Бетон мешать или коробки таскать я не приспособлен, потому что всю жизнь криминалом жил. А теперь все переменилось, криминала как такового не осталось. Сейчас главный криминальный элемент — это полиция, а туда меня точно не возьмут», — смеется Саня.
«Бетон мешать или коробки таскать я не приспособлен, потому что всю жизнь криминалом жил»
Даже старые друзья, с которыми раньше воровали, стали законопослушными и хором говорят ему: «Не вздумай никуда лезть». Он и надеялся на друзей. Сперва знакомые сулили место и зарплату в 40 тысяч на фабрике мороженого, но потом оказалось, что вакансий там нет. В итоге Саня устроился к знакомому, с которым сидел, в гараж.
«Я сейчас учусь у него на маляра, сам не крашу, не грунтую, а занимаюсь подготовкой тачек: обдираю старую краску. В малярном деле это самое тяжелое, — объясняет он про свою работу. — Мы вот сейчас Лексус красим, до самого железа ободрали — это долго, но так правильно по технологии. Как новая машина будет. Единственное, я стараюсь слишком, все до мельчайших деталей вышаркиваю у машины, и получается долго».
Платят, конечно, вчерную, но об официальном трудоустройстве можно забыть: Саня уверен, что его еще до собеседования «завернет» любая служба безопасности.
«Это уже в подсознании у общества: сидел, значит может украсть, и зачем им нужны эти проблемы, когда стаями ходят безработные, — разводит руками начинающий автомаляр. — Но я как раз считаю, что я непроблемный, потому что знаю цену свободе. За квартиру уже месяца три-четыре плачу самостоятельно. Хотя бывают сбои, конечно».
Да, квартиру он снимает сам. После лагеря Саня вернулся в дом родителей, на половину которого имеет право, но в нем живет старший брат, и его семья Сане не обрадовалась. Пришлось съехать. Вообще, в планах у него была собственная семья и дети, он даже женился за четыре года до конца срока, но за год до освобождения развелся.
«Мы с ней знакомы давно были еще на свободе, потом списались во „ВКонтакте“. Он приезжала ко мне на свиданки, были планы вместе жить… Кроме нее особо не на кого было надеяться, — объясняет Саня. — Мать умерла, пока я сидел. Младший брат, с которым нормальные отношения были, тоже умер. А старший брат за девять лет ко мне ни разу не приехал, у него своя жизнь».
Когда спрашиваешь его, мечтал ли он жить в съемной студии на краю Новосибирска и работать автомаляром, высокий худой человек с красным лицом и спортивной стрижкой неожиданно отвечает, что вообще-то хотел бы занять какую-нибудь руководящую должность.
«Ты чо, я ж весь срок за что-то отвечал! С первых дней смотрел сначала за камерой, потом за этажом, за корпусом, в моем подчинении было столько народу! — восклицает Саня. — Надо было контролировать, чтобы у всех был чай и сигареты. У меня в бараке было 120 человек: каждый день они шли со своими проблемами, и я следил, чтобы не было конфликтов».
«Руководящую должность», о которой мечтает Саня, ранее судимый не может занимать в ряде случаев, потому что его ограничивает в этом приговор, объясняет Тайге.инфо глава юридического департамента благотворительного фонда помощи заключенным и их семьям «Русь Сидящая» Алексей Федяров.
«Например, „проворовавшимся“ чиновникам нельзя занимать должности в государственных органах или самоуправлении, — говорит Федяров. — Сам по себе запрет должен быть обусловлен обстоятельствами деяния, которые изложены в приговоре».
«Люди как-то привыкают жить с ощущением стигмы: был ты в обществе — а теперь тебе отвели уголок»
Запрет на занятие предпринимательской деятельностью действует для судимых по некоторым статьям, в том числе, «наркотическим». Проблемы на свободе будут и у тех, кто осужден по 282 ст. УК РФ за экстремизм.
«Их вносят в списки лиц, оказывающих содействие экстремизму и терроризму, и люди лишаются возможности иметь любые банковские счета, те же карточки. И таких людей в стране более 6 тысяч, — подчеркивает представитель „Руси Сидящей“. — Человек по 282 статье может быть осужден за ерунду — за репост сообщения во „ВКонтакте“. И работодатель часто отказывает таким — не открывать же кассу из-за одного работника».
Но чаще бывшим зэкам отказывают в трудоустройстве без всяких правовых или формальных причин. «Судимость — это стигма. Россия так устроена: второго шанса нет. Люди как-то привыкают жить с ощущением этой стигмы: был ты в обществе — а теперь тебе отвели уголок. Но этот уголок постепенно расширяется, потому что нас становится все больше и больше, — подает надежду Федяров. — По сути, мы уже сами создаем рабочие места и компании типа судимость-friendly».
Среди таких организаций — и сама «Русь Сидящая», у которой три филиала в стране, в том числе в Новосибирске. Но гораздо больше в России фирм вроде гаража, в котором работает Саня, или лесопилки в Перми, которую открыл приятель Федярова, вышедший из колонии в Тагиле. «Ну, а что, — смеется юрист, — у него там работают одни судимые. Живут по понятиям, не забалуешь, проблем нет».
Текст: Маргарита Логинова
Фото: Кира Ахременко, Наталья Гредина
Иллюстрации: Таня Сафонова
Видео: Лидия Симакова (ТВ-2), Сергей Колотовкин (Силамедиа)
Инфографика: Силамедиа
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML