Тайга.инфо: Для людей, которые интересуются кино, визуальная антропология — подвид документального кино, жанр с определенным типом героя, с определенной темой, эстетикой, фактурой. Чаще всего такие работы предполагают ручную камеру и прочие узнаваемые маркеры этнографического наблюдения. А что такое визуальная антропология? Как используются видеоматериалы? И зачем антропологу в руках кинокамера?
— Визуальная антропология возникла уже давно, в начале XX века. В середине века она состоялась как некое направление, утвердилась, начиная с исследований [американских этнографов] Маргарет Мид и Грегори Бейтсона на Бали. Они видели тогда в кинокамере идеальный инструмент, который фиксирует объективную реальность — неприукрашенную, настоящую. Кинокамера может передать все, создать некий документ. Тогда господствовала парадигма позитивистской науки, когда объективность стояла как некая самоцель, как показатель чистоты науки, данности эксперимента. Но все же камера не была идеальна просто потому, что была большой, громоздкой и не могла писать синхронный звук. И, в общем-то, всегда, когда она появлялась, она вносила сумятицу и не соответствовала представлению об идеальном инструменте. Потом, когда появилась маленькая легкая камера, которую можно было носить с собой куда угодно в поле и писать синхроны, смогла измениться сама антропология и ее направленность — от позитивистской антропологии к постмодерну.
Тайга.инфо: Что изменилось в методах антропологов с этой сменой научной парадигмы?
— Вдруг оказалось, что антропологу вообще не нужно прятаться, что он влияет на события, он никак не может быть отстранен, он включен, он здесь присутствует. В фильме Жана Руша «Хроника одного лета» (1961) антрополог не только появился на экране, но стал в кадре общаться со своими героями, обсуждать с ними увиденное и потом рефлексировать по этому поводу, то есть в этом фильме создалась сложная обратная взаимосвязь. Как говорили, Руш просто переизобрел заново всю антропологию.
Вот с этого момента изменилось представление о камере как идеальном инструменте. Она уже перестала быть объективным фиксатором, то есть визуальным дневником или средством для иллюстрации каких-то научных тезисов. Нет, назначение камеры изменилось, она стала частью исследования включенного, рефлексивного, диалогичного. Она стала посредником. Средством донесения до зрителя всего того, что антрополог выносит из поля, протаскивает через себя, и таким образом соединяет две разные культуры. Может быть, эти культуры живут на разных континентах, а может быть, на одной лестничной площадке, неважно, они просто разделены какой-то прозрачной мембраной и не видят друг друга. И задача камеры вот такая.
Очень часто ставят знак равенства между визуальной антропологией и этнографическим кино, понимая под этим любую движущуюся картинку, в которой есть этнографический сюжет. Но это не совсем так, потому что разница все-таки не в теме, а в методе, то есть в том, каким образом камера используется. Неважно, снимает она ярко выраженные этнические сообщества или городские сообщества, или какую-то человеческую историю, потому что антропология — это, прежде всего, о человеке.
Тайга.инфо: В чем принципиально расходятся визуальная антропология и этнографическое кино?
— По сути, этнографическое кино не равно визуальной антропологии, потому что визуальная антропология гораздо шире, она предполагает не только создание антропологических фильмов, это одна из ее частей — репрезентация культуры. Вторая ее задача: использовать камеру в прикладных исследованиях, когда камера может помогать какому-то сообществу, когда антрополог и его герои вместе создают коллективный фильм, и решается некая социальная проблема в этом сообществе. Например, очень часто такие проекты делают в Африке. И третье, это исследование, анализ визуальных источников, то есть фильмов, фотографий с позиции антропологической науки. Поэтому визуальная антропология шире, чем этнографическое кино.
Сейчас очень модно рассматривать визуальную антропологию как популяризацию науки. Нужно популярно говорить о сложном, поэтому визуальная антропология — это способ популяризации. Но нет, совсем нет. Эти фильмы не выглядят особенно популярными, которые легко смотреть, в них ничего не разжевывается, напротив, задача этих фильмов — заставить человека задуматься. То есть момент пробуждения интереса гораздо важнее, чем предоставление обширной полной информации как в научной статье.
Тайга.инфо: Может ли стать материалом для антрополога в принципе любой вид искусства и кино? Любой художественный фильм — хоть кинокомикс Marvel — имеет некий социальный контекст, у каждого фильма есть автор, который проецирует индивидуальные особенности сознания, воспитания на продукт своего творчества. Или это слишком расширяет границы исследований антрополога?
— Это, конечно, расширяет границы. В принципе, очень сложно сейчас эти границы проводить. Сама антропология расширилась до бесконечности, проникла в другие сферы. И в нее проникли какие-то другие сферы, например, социология. Визуальная антропология занимается анализом визуальных произведений, картин, книг, фильмов художественных с позиций антропологического восприятия. Да, с одной стороны это расширяет границы, с другой — вообще проблема непременно провести какую-то границу немножко загоняет в тупик.
Тайга.инфо: Мы говорили про Жана Руша и Эдгара Морена, которые взяли в руки камеру и переизобрели визуальную антропологию, да и камеру для «Хроники одного лета» они, собственно, сами создали. А что сегодня? Появились ли какие-то новые средства антропологического наблюдения, визуализации?
— Камера, понятно, осталась неизменна. Сейчас поменялся сам подход: от того, когда автор максимально самоустраняется, к тому, что визуальная антропология стала предельно рефлексивной. Визуальные антропологи уже говорят о том, что мы не столько изучаем чужую культуру, сколько через чужую хотим понять свою. Направленность этого взаимообмена была задана Рушем и потом продолжилась.
Кроме того, Руш вообще был экспериментатором: он говорил, что придет время, когда сам объект исследования возьмет в руки камеру и начнет снимать самих себя и нас вместе с ними. В общем-то, так и произошло. Через какое-то время был реализован эксперимент Сола Уорта с индейцами навахо. Проект назывался «Навахо снимают себя». Уорт и его коллеги собрали группу индейцев, научили их работать с камерой минимально, стремясь таким образом получить их видение своей собственной культуры. Если рассматривать фильм как текст, то в тексте отражаются все те значения и смыслы, которые существуют в самой культуре. Соответственно, фильм, снятый ими, смог бы их проявить. Это была такая шикарная идея. Насколько это реализовалось в проекте -спорный вопрос. Их много критиковали, говорили, что это все субъективно, и, тем не менее…
Тайга.инфо: В таком случае исследователь оказывается в позиции наблюдателя, и в этом смысле уже мало отличается от зрителя у экрана. Какие еще форматы взаимодействия антрополога и объекта изучения появляются сейчас?
— Следующий шаг — полифоничность, когда возможен не только диалог двух субъектов, но и некая ситуация показывается со всех возможных точек зрения и ракурсов. Визуально это может выражаться в фильмах через отсутствие явной структуры или сюжета. Фильм Анны Гримшоу [At Low Tide/ «Во время отлива», 2016] для меня яркий пример, с одной стороны, такой бесструктурности, с другой стороны, попытки показать ситуацию с позиции снимаемого сообщества. Люди собирают на отмели ракушки, складывают их в корзинки, переваливают в большие корзины и таким образом проводят весь свой день. И, собственно, весь фильм — это смена крупных, средних, дальних планов этого события. Смотреть это сложно, наверное, можно впасть в какое-то медитативное состояние и мысленно начать собирать ракушки вместе с ними.
Еще пример — фильм «Левиафан» [Leviathan, 2012], который был снят Гарвардской этнографической лабораторией. Там вообще нет никакого текста, только строчка из Библии в начале. И вступление о рыболовстве в Нью-Бедфорде. Это такой город брутального рыбачьего сообщества — они как ковбои, но только рыбаки, которые тоннами вылавливают и перевозят рыбу. И вот фильм мы смотрим с позиции самой рыбы — для них это бойня. Кино снималось очень сложно, маленькими камерами GoPro, а сами исследователи находились в море, съемки велись со множества позиций. Получился невероятно визуальный и апокалиптический фильм, который тут же вошел во все документальные каталоги, стал одним из фильмов must see.
Понятно, что с того времени, когда появились первые этнографические фильмы, начиная с Флаэрти или с Маргарет Мид, визуальное антропологическое кино очень сильно изменилось. Я думаю, что идет сближение с документальным кино, но оно все же остается особым жанром. И сейчас очень часто документалисты начинают использовать некие антропологические подходы в своих фильмах — тоже такое длительное вживание в культуру, протаскивание через себя, даже отказ от штативов, заданного сценария.
Сейчас говорят об антропологическом повороте в социальных науках. Под этим понимают именно обращение к человеку. Советская этнография была обезличенной, но если говорить об антропологии, то это всегда обращение к конкретному человеку, к случаю, к кейсу, конкретной ситуации.
Тайга.инфо: Все же уточню. Обращение к человеку или к типу? Это делит документалистику на целые направления: мы знаем про «прямое кино» в Америке, про cinema verite во Франции, которые по-разному смотрели на человека… Это все-таки социологическое исследование или наблюдение за конкретной личностью, персоной?
— Раньше это всегда был позитивистский дискурс — когда мы обобщаем, делаем универсальные истории, создаем некую обобщающую концепцию. Мне кажется, для западного документального кино такой подход более характерен, и не только в кино. Западная документалистика всегда рассказывает о проблеме через какого-то конкретного человека. Если мы говорим об аутизме, это всегда личная история… Мне нравится фильм «Законы Мэтью» (2012). Мы наблюдаем за неким Мэтью, аутистом, живущим своей жизнью, за тем, что с ним происходит, и понимаем, что существует некая проблема.
Наша документалистика идет от глобального. Мы всегда решаем, что делать и кто виноват, а когда начинаем говорить, например, о проблеме аутизма, ставим «говорящие головы» врачей, матерей, то есть создаем мозаичную картинку о явлении в целом, тогда как до сердца доходит, цепляет и заставляет задуматься конкретная история конкретного человека. Потому что через такого героя ты вдруг понимаешь, что твой сосед — аутист, и начинаешь на него по-другому смотреть, не как на странного чувака. Антропологичность именно в этом. Через конкретную историю, через человека рассказать о явлении.
Тайга.инфо: Расскажите про ваше главное детище — фестиваль визуальной антропологии «Камера-посредник».
— Раньше он не назывался «Камера-посредник», первые фестивали по-разному назывались. Самый первый, по-моему, «Традиция — объектив», потом еще как-то… И где-то на шестом, наверное, мы остановились на названии «Камера-посредник», и это название стало нашей маркой. Когда мы делали первый фестиваль, было очень здорово — то время было живое, тогда проводились ярмарки социально-культурных проектов в нашем Приволжском округе, тогда Михаил Ходорковский еще не сидел, это все финансировалось и им, и какими-то еще людьми, были разные гранты.
Мы подали заявку на проведение летней обучающей школы по визуальной антропологии, и мы ее провели в Башкирии, в деревне татарской с поэтическим названием Венеция — Венецианский фестиваль у нас получился. Мы собрали людей, которые хотели использовать камеру в своих исследованиях, но не очень понимали как. Учителями были Евгений Васильевич Александров, директор нашего фестиваля, тогда был еще жив Леонид Сергеевич Филимонов из МГУ, фотограф Иван Бойко, Наталья Литвина. А рядом были марийские, татарские, мордовские деревни, самые разные. И каждый из учеников школы нашел себе какой-то сюжет.
Мы там же монтировали, у нас было примитивное тогда оборудование. Каждый из участников школы к концу сделал по маленькому фильму от начала до конца — это было хорошо как опыт. И одновременно нам рассказывали, что такое визуальная антропология, и мы смотрели самое разное классическое кино: Флаэрти, Гарднера, Руша, слушали умных людей и что-то сами пытались делать. Я тогда тоже сняла свой первый фильм, он назывался «Кумыс из башкирской лошади». Понятно, что далеко не все, кто был в этой школе, продолжили снимать. Но интерес появился, по крайней мере. А я потом приехала в Москву и уже включилась в организацию фестиваля.
Тайга.инфо: Кто помогает с отбором фильмов?
— Есть координационная группа европейских фестивалей визуальной антропологии, и есть некая база данных, так называемое CAFFE. Наш фестиваль входит в это CAFFE. И туда входят фестивали визуальной антропологии или визуальных искусств, которые проводятся в европейских странах. Через эту ассоциацию мы делаем рассылку. Все авторы, которые делают такого рода кино, естественно, в эти ресурсы включены. Нам присылают около 200 фильмов. Мы из этой массы выбираем 20. У нас было 9 дебютных и 11 в основной программе в этот раз.
Тайга.инфо: Раз уж прозвучало имя Ходорковского… Насколько политизирована визуальная антропология? Мне вспоминаются случаи с Жаном Рушем, который снимал в Африке, и порой колониальные власти запрещали ему выпускать фильмы, считая, что в них есть провокация политического толка. И кино просто не допускали до зрителей. А сейчас есть такая проблема или это уже снятый конфликт?
— Визуальная антропология отстраняется от каких-то решений остросоциальных проблем, показа конфликтов политических, потому что немного другие задачи ставит перед собой. Но бывают ситуации, когда с помощью камеры решаются социальные проблемы, и когда антрополог настолько включается в жизнь сообщества, что перестает быть антропологом и пытается эти проблемы решать. Самый яркий пример — Джон Маршалл, который еще мальчишкой вместе с семьей отправился куда-то к бушменам. Из этого путешествия получилась прекрасная книга, написанная домохозяйкой, матерью Джона Маршалла. Получились хорошие фотографии. А сам Джон настолько заразился идеей съемки, что потом 50 лет снимал сообщество бушменов, одну семью, и старел вместе с ними.
Менялась техника его съемки — от беспомощной к виртуозной — и получилась единственная такая летопись длиной в 50 лет одного небольшого сообщества. Оскудевали почвы, вторгалась урбанизация, городская жизнь разрушала естественную среду обитания этих людей, появлялись социальные проблемы, алкоголизм и прочее… Нужно было заниматься элементарно рытьем колодцев. В конце концов, съемка для него стала чем-то второстепенным, важнее стала помощь этому сообществу. Он стал представлять их в парламенте, выступать за их права. И, в конце концов, из антрополога превратился в социального работника, защитника, который полностью живет проблемами изучаемого сообщества. Его съемки внесены в нематериальное наследие ЮНЕСКО.
Тайга.инфо: А есть ведь еще другая сторона. Кино — это же очень затратно. Но находятся люди или организации, которые, исходя из своих интересов, могут обеспечивать финансово или другими ресурсами создание фильмов, очевидно, заказных, на какую-то, может быть, даже злободневную тему. Такое кино — это ведь уже некая интерпретация, не связанная с обьективностью.
— Да, безусловно, но мне думается, что антропологи стараются от этого уходить, от такого явного выполнения заказа. Понятно, что политизируется много всего, понятно, что наука подстраивается под интересы государства и обслуживает их, но тут уже внутренний выбор каждого человека, и я таких фильмов, явно заказных, на наших фестивалях пока не видела, слава богу. Может быть, они появятся.
Тайга.инфо: То есть такого давления можно избежать?
— Да, но в этом и беда, и свобода, потому что если ты делаешь не под заказ, ты свободен, но ты свободен и от финансирования тоже. Вот та же проблема у нашего фестиваля, в общем-то. Мы финансирования никакого не имеем, мы делаем это все на волонтерских началах. И вот это цена свободы, наверное. У нас была попытка взаимодействовать с Русским географическим обществом. Мы попытались, они на нас сами вышли. Мы подобрали какие-то фильмы, и началось: они сначала их отсматривали, потом сказали — это не подходит, началось вот это ломание под себя… И когда у нас ничего не случилось в итоге, мы даже вздохнули с облегчением.
Тайга.инфо: А кто сегодня поддерживает ваши проекты? Откуда можно получить нейтральную поддержку без лоббирования своих интересов, без требований?
— Я думаю, любые питчинговые платформы документального кино, где режиссеры-документалисты получают поддержку. Там же могут получить поддержку и режиссеры-антропологи. По поводу фестивалей… Российских фондов, которые бы поддерживали именно организацию фестиваля, нет. Нужно делать и конференцию, и фестиваль. Тогда можно получить деньги на конференцию, но придется на это тратить больше времени и сил, а у нас не очень большая команда. Но в принципе гранты должны быть, и нам нужно их искать, это наша недоработка.
Тайга.инфо: Расскажите про сбор средств на фестиваль через краудфандинг. Это был первый опыт?
— Это был первый опыт, и он оказался болезненным. Казалось бы, 200 тысяч на международный фестиваль — вообще не деньги. Мы выставили всю сумму на краудфандинг, а собрали 48. Упс. Фестиваль начинается через неделю, и я думаю: вот сейчас получим эти 48 тысяч и начнем их уже тратить. Но так как мы не выполнили цель, то «Планета» все деньги вернула тем, кто пожертвовал. До фестиваля оставалась неделя… Для меня это был удар со всего размаха под дых! Что делать? Оказалось, что у нас совсем нет денег, просто ни копейки. И тогда я попросила: можно мы на неделю сделаем краудфандинг? Мне ответили: так несерьезно, никто вам не соберет. Мы говорим: напишем всем-всем, кто нас поддержал, они снова нас поддержат. И в итоге получилось. Мы за неделю собрали все заново.
По сути, для нас это было подтверждение, что мы кому-то нужны. Пусть это не очень большое сообщество, но они нас поддержали совершенно осознанно, они поддержали нас во второй раз, они сказали: молодцы, ребята, держитесь, не сдавайтесь. И это было здорово. Мы почувствовали дружеские руки, которые нас подхватили. Вот таким образом проект получился. Понятно, что никто из нас ничего не заработал, но удовольствие все компенсировало. Мы работаем за интерес.
Тайга.инфо: Основная площадка фестиваля была в Третьяковской галерее. Хочется невольно увидеть символизм в этом. Для меня, например, это подтверждение статуса визуальной антропологии как вида искусства. Сам факт проведения показов в художественном музее говорит за себя. Кажется, этот симбиоз искусства и науки — это очень современно и прогрессивно. Ощущение, что за этим сближением и есть будущее.
— И я думаю, именно это и привлекает молодежь. Ты спрашивала о студентах и почему им это интересно. Им интересно что-то новое.
Тайга.инфо: Очевидно, у такого тематического фестиваля есть три категории зрителей: с одной стороны, визуальная антропология — это кино антрополога для своих научных интересов и целей. С другой стороны, есть профессиональное киносообщество, которое оценивает целостность художественного произведения по своим критериям. А есть ведь еще и люди, простые зрители, которые случайно узнали, что проходит такой фестиваль. Не сложно ли лавировать между этими разными потоками потенциальных зрителей и для кого в первую очередь вы делаете фестиваль?
— Изначально мы предполагали, что наша целевая аудитория — это антропологи. Но потом из фестиваля в фестиваль мы убеждались, что антропологи — люди нелюбопытные. Вернее, любопытные, но в каком-то своем узком направлении. Им нужна научная информация, и ближе научно-популярный формат. То есть они начинают требовать от наших фильмов некоей такой информативности, статейности, понятности, ясности.
Потом к нам стали приходить как раз киноманы, режиссеры, которые говорили: странная форма у этого фильма, что это вообще — кино или не кино. У нас на киноклубе был интересный случай. Мы показали фильм Маргарет Мид [«Транс и танец на Бали», 1952] и фильм о Маргарет Мид, снятый там же. И вот второй фильм был, как статья. А фильм самой Маргарет Мид, несмотря на задачу превратить его в научное исследование, был все-таки фильмом. Потому что он был сделан здорово, собран из разных съемок разных лет. И посмотрев эти два фильма, зрители говорят: теперь мы видим разницу — вот это вот искусство, а вот это вот нет. Хотя и то и другое позиционирует себя как этнографическое кино.
Тайга.инфо: Какие регионы и темы, связанные с местом исследования, интересны антропологам в кино? Например, если соотносить с ранним периодом, когда антропология только завоевывала кинематограф, она была рупором диалога культур, и ее интерес — это в первую очередь страны Азии, Африки. А что сегодня?
— На самом деле традиционная направленность где-то остается. Европейцы ездят в Африку, в те страны, которые когда-то были их колониями, и продолжают их изучать. Может быть, тут есть некое чувство вины и попытка с этим работать. И в то же время антропологи все чаще находят «поле» у себя дома. Очень много фильмов, которые снимаются где-то в большом городе.
Часто антропологи делают себя средством для эксперимента. На позапрошлом фестивале у нас был такой классный фильм, назывался «Яйцеклетки для будущего» (2010). Героиня, голландка, задумалась о женских биологических часах. Она выросла в традиционной семье, где мама, папа, дети. Это важно. И она решила снять об этом фильм. Для начала попросила у каждого из своих друзей по свиданию. У каждого из друзей есть какой-то неженатый друг. Она со всеми повстречалась, ничего не получилось, бабочки в животе не запорхали… Что дальше? Тогда она решила заморозить собственные яйцеклетки, чтобы потом, когда она найдет человека, с которым захочет жить дальше и растить детей, они у нее были. Выяснилось, что в Голландии это нельзя, нужно ехать в Бельгию. И она поехала туда, колола в живот гормоны. Свою историю она снимала, раздевшись буквально полностью, вывернувшись на изнанку. Вот такой подход — внутренний, рефлексивный и в тоже время проблемный. Ведь это проблема для очень многих женщин. Здорово, мне кажется, получилось.
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML