Манипуляция — важнейший термин для понимания истории современного массового человека. Нами манипулирует реклама, лидеры общественного мнения, средства массовой информации, родственники, друзья, знакомые, половые партнеры, кумиры, поклонники, транснациональные корпорации, экологические экстремисты, государства, страхи, соблазны, иллюзии и мифы. И эта манипуляция, в той или иной степени, калечит в нас человека, превращая в функцию, лишая индивидуальности, приписывая к корпорации, закрепощая в конкретной ячейке социальной сетки общества.
Этот формат искажения реальности происходит в любом современном социуме. Антропологически каждый человек остается человеком. Однако именно манипуляция советским народом не только довела до абсолюта коренные изменения в социальном поведении людей, но и во многом выстроила практически непреодолимые препятствия для выхода из лабиринта этой структуры.
В первой части этого цикла мы рассмотрели то, насколько, с точки зрения современного человека, лишено смысла наше советское наследие. Второй текст был посвящен острой необходимости преодоления социализма в головах и душах россиян. Здесь и сейчас мы поговорим о человеке. Советском человеке, который, если верить исследованиям Юрия Левады, так и не стал постсоветским.
Тоталитаризм крайне примитивен. Поэтому, если есть огромное количество вариантов успеха разных стран, то все тоталитарные режимы сходны между собой. И конец у них один: если не сгинут в пекле войны, то развалятся из-за проблем экономики, бюрократии или нежелания людей жить без свободы.
Проблема свободы особенно серьезна. История тоталитарных режимов — это история продажи уставшим и униженным народом своей свободы за иллюзию порядка. Иллюзию, которая в большей степени создается примитивизацией социально-экономических отношений, а формируется и благодаря созданию полноценной системы лжи, и замалчиванию информации. Мы теперь прекрасно знаем, что в Советском Союзе было нисколько не меньше, чем в России, техногенных и транспортных катастроф, стихийных бедствий, серийных убийц и бытовой преступности. Просто о реальных масштабах проблем мало кто знал.
И продажа свободы за иллюзию порядка — это сделка, своеобразный социальный договор, который имеет для населения потребительский смысл только в том случае, если иллюзия полноценна и самодостаточно. Однако такого на практике не бывает. В какой-то момент неизбежная деградация тоталитарного режима достигает некой точки, когда все проблемы вылезают на передний план и мнимые достижения перестают быть хоть в какой-то степени реальностью, а начинают восприниматься как существующие лишь в качестве идеологии. А идеологию всерьез исповедовать применительно к повседневной жизни либо глупо, либо невозможно.
Но самое тяжелое в истории народа, живущего в тоталитарном пространстве, — это потеря способности опираться на реальность, как в осознании повседневной деятельности, так и в выборе пути для развития. Само развитие — прогресс — становится абстракцией, а ценностные ориентиры не выносятся за рамки идеологических штампов.
Индивидуализм же, который по-прежнему остается наиболее эффективной, с точки зрения практических целей, моделью, с результирующей полностью зависящей от рынка и конкуренции, из единственно возможного принципа превращается просто в альтернативу. Причем, альтернативу, лежащую на 90% не в сфере экономики и потребления, а в сфере свободы творчества. И лишь некоторые примеры на самом закате советской истории говорят о том, что здравый смысл все-таки не был потерян навечно.
Самый главный пример, который на очень короткий срок в конце 80-х годов все-таки осознала полудиссидентствующая советская интеллигенция, это понимание практической невозможности коммунизма (и, кстати, многих иных «…измов») из-за невозможности в его рамках учесть частные повседневные интересы каждого. Особенно те интересы, которые формулируются в рамках личного опыта. Особенно в сфере материального. А материальное было центром существования советского общества.
Потребление наше все. Советское общество — вопреки любой идеологии и боли «шестидесятников» — это общество, зацикленное на потреблении, его форматах и удовлетворении материальных потребностей. Советский человек — это не совсем человек «неудовлетворенный желудочно» по Стругацким, но человек, идеалом стремлений которого является тот самый «гений-потребитель» из повести «Понедельник начинается в субботу», который сначала хапнет все, до чего дотянется, а потом свернет пространство и закуклится.
Поэтому в русской литературе второй половины XX века так много борьбы с «мещанством». И именно поэтому для советского человека(начиная от примитивного советского руководства и заканчивая продвинутыми деятелями культуры и искусства) попавшего на запад, самым главным впечатлением становились не машина демократии или эффективные производственные взаимоотношения рыночной экономики, не индустрия научно-технического прогресса или СМИ и вузы, обладающие реальной властью, а супермаркеты и количество сортов сыра на прилавке.
Не секрет, что в Кремниевой долине Хрущева больше всего поразила не индустрия транзисторов и скорость внедрения научных разработок в производство, а столовая самообслуживания. А Ельцина в Хьюстоне — не способный привлекать невероятные инвестиции медицинский бизнес или даже космический центр, а супермаркет.
Как я уже неоднократно писал, у советского человека, информационное пространство которого в очень значительной степени фильтровалось государством, вообще не было никакого иммунитета против манипуляций массовой культуры, в которую мы с головой окунулись в начале 90-х. Но самыми жесткими были изменения, связанные именно с потреблением. Традиций нормального потребления не осталось, экономической и правовой культуры не было, и люди вырвались на волю, имея огромное количество неудовлетворенных потребностей. Советский Союз к концу существования окончательно убил свою экономику, и большинство людей в девяностые не имели возможности для немедленного удовлетворения своих желаний, часть из которых были капризами и прихотями — желаниями «красивой жизни». Это было компенсацией за ту серость и нищету, которые были вокруг.
При этом люди воспринимали потребление как ценность. Чуть ли не больше, чем где-либо в мире. Советский человек был сформирован дефицитом продуктов и услуг, образом респектабельности процесса их удовлетворения. Вспомните соревнование в покупке румынской мебели и чехословацкого сервиза. Советская идеология, декларируя максимальный отрыв от реальности, на практике смогла только убить в большей массе людей саму потребность в мечте и заменить ее на желание такого комплекта материальных благ, который позволял никак из толпы не выделяться.
Быть как все — это не самый точный девиз советского общества, воспроизводящегося до сих пор. Люди не то, чтобы хотели быть как все. Они требовали до определенного момента от окружающих не выделяться, страдать вместе и не желать странного. И это осталось до сих пор, за исключением одного фактора — по отношению к нарушителям этих принципов общежития теперь не применяется общественное давление. Общество продолжает тайно или явно презирать тех, кто что-то делает — в первую очередь бизнес, но ничего не делает для того, чтобы это прекратить. Отсутствие социального действия — это важнейший индикатор тотальной атомизации современного российского общества.
На самом деле, российский культ потребления — это не противопоставление материального и духовного, как многим кажется. Это противопоставление потребления зарабатыванию. Отдыха — работе. Пенсии — труду. Активности — частной жизни. Имущества — капиталу. Капитал в массовом сознании — это не собственность, которая работает. Это сокровище. Предприниматель же — не организатор, который рискует своим имуществом, а мошенник или «скупой рыцарь».
Более того, подобное противопоставление — это бесконечный ресурс для атомизации общества. Люди мечтают уйти с рынка на пенсию во всех смыслах. А рынок (любой — товаров, услуг, труда, капитала, идей, технологий, свободного времени) — это единственная возможность увеличения в обществе количества добровольных социальных связей. То есть единственная возможность роста цивилизации. И наша социальная атомизация — это, как показывает опыт нашей истории, очень эффективный способ борьбы с цивилизацией.
Но все же эта атомизация, во-первых, будучи тотальной по идее, реализована не тотально, а, во-вторых, реализуется очень по-разному. Вопрос не только в материальном. Не секрет, что в российском обществе один из самых низких уровней благотворительности и бытовой помощи другим людям. Даже если с человеком просто что-то случится на улице. Но при этом один из самых высоких уровней себестоимости социальной самоорганизации.
Говоря проще, в России меньше, чем где-либо в мире в странах с таким же уровнем развития как у нас, люди готовы проявлять инициативу для помощи другим — все работает только через просьбу, персональное обращение. А также именно в России людям, имеющим общие интересы, сформированные даже по локальному принципу (например, жители одного многоквартирного дома), сложнее и дороже, чем где бы то ни было, организоваться для решения общих проблем, сброситься деньгами, выбрать из своего числа волонтеров-исполнителей.
Более того, на каждом этапе подобных переговоров обязательно возникнет вопрос: а почему мы должны сами это делать, если для этого есть государство? Проблема, однако, в том, что нормальная и неизбежная для гражданского общества — заставить работать чиновников, не будет избрана в качестве основного или приоритетного варианта решения проблемы. Нет, государство должно не только само, по собственной инициативе и без какого бы то ни было давления со стороны общества начать работать на его благо, но даже и само догадаться о том, что же это общество и в каком формате беспокоит.
Это сродни отношениям не нормальных взрослых людей, собравшихся решить деловую проблему, а молодых и глупых мальчика и девочки, когда девочка считает, что если мальчик ее любит, то сам должен догадаться о том, что ей надо подарить, а мальчика больше интересуют компьютерные игры и то, как на него посмотрят пацаны в соседнем дворе.
Есть еще один сложный момент, препятствующий нормальной самоорганизации людей — это страх. Страх того, что если они сами решат, организуются, или, не дай бог, сбросятся на решение своей собственной проблемы, то прогадают, потому что тогда им государство уже ничего не даст. А другим, в соседнем доме, где ничего не будут делать — даст. «Что самые умные?» Потому что «не надо высовываться»! Этот принцип отношения к выбору решений в своей жизни может даже и не декларироваться, но, тем не менее, всегда незримо присутствует в любом взаимодействии между людьми. Приоритет — не результат (чистота, порядок, прогресс), а возможность дармового получения ресурсов.
Это одно из самых тяжелых наследий Советского Союза — невыгодность и даже опасность любой инициативы, выходящей на уровень существующего взаимодействия между людьми. Поэтому в самых важных и простых вещах, касающихся повседневной жизни и взаимодействия в обществе, для нашей страны характерна предельная атомизация. А для какой-нибудь ерунды, связанной с внешней политикой или амбициями федеральной власти, наблюдается манипулятивное, но все-таки единство. «Крым наш» не потому, что это выгодно или потому что этого хочет население Крыма, а потому что это и эффектно, и безопасно, и не особо оригинально. И, кроме того, не требует содержательной коммуникации, переговоров, консенсуса, компромисса и, тем более, выбора.
Безопасность же в нашем обществе связана не только со страхом перед государством, которое может наказать любого, кто высунется из толпы. Инструментов для этого предостаточно. Безопасность вызвана еще и тем, что в обществе — уже не на индивидуальном психологическом уровне, а на уровне социальной психологии — невероятно силен страх отказа, страх ненужности и страх отсутствия любви. У нас не уступают место в транспорте до просьбы, потому что боятся отказа. У нас не признаются в любви, потому что боятся отказа. У нас не берутся заниматься общественной и политической деятельностью, потому что боятся отсутствия поддержки. И этот страх вызывает невероятную по своим масштабам социальную боль.
В отличие от многих конкретных людей, общество чрезвычайно больно инфантилизмом. Именно тем инфантилизмом, когда ты центр вселенной, а в качестве самореализации рассматривается только любовь и признание окружающих. Чрезмерность присутствия в общественных процессах боли и страха велико еще и потому, что для того, чтобы что-то реализовать в России и, тем более, убедить других в этом участвовать, надо потратить не в пример больше сил и времени. А уж добиться от других доверия при реализации того или иного общественно значимого проекта сложнее вдвойне.
И дело не только в общественном страхе боли от разочарования, но и в том, что само доверие, как явление социальной жизни, российское общество вынесло за грань не только правовой системы, но и превратило из ключевого фактора большинства социально-экономических процессов в конечную награду, тесно увязанную с вопросами инфантильной самореализации. Говоря проще, тяжелым наследием советской эпохи страха, стало превращение доверия из непременного условия жизни общества в редкий итог двусторонних связей в атомизированном корпоративистском пространстве.
Между тем, доверие — это ключевой фактор экономических взаимоотношений. Сколько ни прописывай в законе различных норм, высшей формой взаимодействия между людьми являются договорные отношения. Но договор может быть нарушен. В любой нормальной стране мира, правовая система необходима именно для того, чтобы разрешить противоречия между людьми и выйти из ситуации, когда договор был нарушен или когда наступили форс-мажорные обстоятельства. Поэтому и важнейшим этапом в разрешении спора является досудебный порядок — по сути, продолжение переговоров с целью достижения удовлетворяющего стороны соглашения.
Но изначально базовым условием является намерение двух сторон выполнять условия договора. Договора прозрачного, честного и выгодного для всех сторон. Конечно же, в правовых нормах большинства государств существуют обеспечительные меры, позволяющие с большей вероятностью надеяться на выполнение условий договора или страхование, минимизирующее масштабы ущерба. Но единственным базовым условием для заключения сделки является априори доверие между сторонами. Доверие, которое базируется исключительно на том, что сама по себе сделка в подавляющем большинстве случаев взаимовыгодна и полностью понятна для свободных участников договорных отношений, а у самих участников есть твердое намерение эту сделку совершить.
Проблема России в том, что большинство повседневных договоров, определяющих жизнь, граждане вынуждены заключать с государством и аффилированными с государством лицами. И в большинстве подобных случаев при заключении договоров стороны не равны и не в полной мере свободны. А так как человек для нашего государства — ресурс, то обман становится весьма распространенным результатом сделок. И отсутствие независимой судебной системы не дает возможности исправить последствия.
Ситуация усугубляется еще и низким уровнем правовой культуры населения. И, как ни парадоксально, в максимальной степени это правовое бескультурье проявляется в запросе на законодательные запреты и максимально детально прописанные правовые нормы, которые, с точки зрения массового сознания, должны в предельной степени заменить свободу договорных отношений, дабы не допустить вероятность споров вообще. Причем, заменить свободу договорных отношений в самом важном ее моменте — моменте выбора. Когда человек принимает решение совершить сделку и ответственно заявляет контрагенту твердость своего намерения. И с этого момента «передумал» нормальными людьми либо игнорируется как каприз и прихоть, либо не может остаться без последствий. Минимум, репутационных.
Этот, казалось бы, теоретический вопрос правовой психологии россиян, тем не менее, является одним из краеугольных камней бедности российского общества. Даже если в Россию придут иностранные инвестиции, будут сняты санкции, и российское государство будет транслировать внятную либеральную экономическую политику, экономическое развитие страны все равно будет буксовать на уровне бытового экономического взаимодействия людей. А не надо забывать, что бытовое экономическое взаимодействие между людьми это такие объемы экономической деятельности, о которой многомиллиардные корпорации и мечтать не могут.
Любые взаимоотношения между людьми — это риск. Но наличие даже серьезного риска, с точки зрения шанса на будущее страны и общества, никак не может быть препятствием для принятия решения и заключения сделки.
Для того чтобы любой процесс заработал — будь то экономики или политика — необходимо, чтобы люди принимали решение в условиях максимальной свободы и минимальной регламентации. Да, при этом рисковали, но тренировались в принятии этих решений, в понимании своей ответственности. А для этого необходимо больше доверия к людям. Намного больше, чем есть у нас с нашим советским наследием. Особенно на низовом уровне. Тем более, если мы обратимся к российской истории, то увидим, что обманывало нас чаще всего государство, а не мы друг друга.
Проблема доверия — это тяжелейшая проблема российского общества и прямое наследие советского прошлого. И преодоление этой проблемы лежит с одной стороны, в осознании каждым человеком своих персональных интересов. А с другой — в знании и минимальном понимании своей собственной истории. А в этом мы ой как далеки от нормы.
Реальная история народа — понятие очень сложное. Даже в современной исторической науке понятия «социальная история», «история повседневности» не так уж и стары. Но важнейшей проблемой является не то, что мы «знаем» не историю народа, а историю государства. И по учебникам, а не по семейным рассказам. А то, что даже в том случае, когда мы в должной мере образованы и культурны во всех плоскостях информации об историческом прошлом, у нас знания из разных источников не складывается в комплексную картину мира.
Так, одно из самых болезненных воспоминаний моего детства — это случай, когда прабабушка мне начала рассказывать о зверствах «красных» в казачьих станицах по Тоболу, а я изумился: «Бабуля! Красные же были хорошими!». А она махнула на меня рукой и сказала: «Ладно, сынок, иди гуляй». Я, конечно же, верил бабуле больше, чем учебникам и пропаганде в советской школе, но у меня просто не уместилась в тот момент в голове противоречивая информация.
Проблема не в незнании фактов. Или в сокрытии правды. Проблема в нежелании под влиянием новых фактов изменить свою картину мира. Принимать очередную непротиворечивую концепцию, объясняющую эту картину. И попытка «навязать» эти факты более образованными людьми вызывает усталость, протест и формирует идеологию презрения к реальному прошлому.
На самом деле это проблема человека в любой стране мира. История собственной страны часто мифологизируется. Чувство патриотизма в случае особо примитивного мышления может базироваться только на положительной картине истории страны, а то и на ненависти к соседям. В то время, как у очень многих стран есть весьма темные периоды прошлого, и обращение их ура-патриотов к своей мифологизированной истории может нести реальную опасность. Например, опасность возрождения нацизма.
Однако ситуация в России хуже. Да, и у нас обращение ура-патриотов к мифологизированной истории XX века влечет за собой опасность возрождения сталинизма со всей его «людоедской» сутью, жертвами, страхом. Но в отличие от большинства других стран мира, дополнительная опасность еще и в том, что у России на протяжении большей части XX века нет той истории, опираясь на которую мы могли бы развиваться. Особенно в сфере материального, которая так нас всех волнует.
Зато у нас выше крыши таких «достижений» истории, опора на которые способна навечно заблокировать любые шансы на здоровое будущее. Это патернализм, этатизм, социализм, договорная безответственность и отрицание на ценностном уровне рынка, конкуренции, бизнеса и собственности. Отрицания до такой степени глубокого, что, глядя на окружающий мир, даже самые оппозиционные и гуманные из нас не способны увидеть, что во всей мировой истории нет примера успеха, который бы отрицал хоть один из этих принципов. У нас просто нет для этого «видения» ни традиций, ни образования, ни культуры, ни опыта.
С подобной психологией никакого будущего у российского общества нет. И если где и нужна в первую очередь декоммунизация, то именно здесь.
А между тем, российское общество не так безнадежно хотя бы потому, что не просто готово, а на самом деле жаждет рассуждать о проблемах добра, зла и свободы. Только, ввязываясь в подобные дискуссии, надо очень твердо понимать, что в вопросах добра и зла современный российский человек практически никогда не исходит из первичной ценности свободы. Как я уже писал выше, характерная особенность мышления наших людей — априорный комплекс инстинктивных реакций на назначение какого-либо явления (или даже человека) хорошим или плохим. При этом уровень предвзятости просто феноменален.
Так, например, если я говорю, что аборты — это плохо, подавляющая часть собеседников автоматически считает, что я призываю запретить аборты. Если я говорю, что коммунизм — это ужасно, то большинство окружающих уверено, что я предлагаю «закопать» коммунистов. И понимание абстрактности термина «закопать» зависит только от уровня интеллигентности говорящего.
Нашей общественной дискуссии во многих ситуациях критично не хватает простого человечного, а, временами, даже буквального понимания смысла сказанного, не пропущенного через фильтр идеологии, национальной или классовой принадлежности говорящего, штампы тяжелого наследия прошлых споров. И вопрос презрения к фактам собственного прошлого и отсутствия доверия выливается в вопрос веры, как таковой. И проблем с ней связанных.
Россия — одна из самых секулярных стран мира. И даже «православные активисты» у нас настолько слабы в своей вере, что их чувства способны оскорбить художественные произведения и публичные дискуссии. А в качестве «окончательного решения» проблемы тотального введения духовности на Руси, многие активные «патриоты» видят только запрет, разгон, сокрытие и пихание в лицо символов по принципу «на, целуй руку!»
Известный католический философ Луиджи Джуссани несколько десятилетий назад писал: «Религиозное чувство есть ничто иное, как та изначальная природа человека, благодаря которой он исчерпывающе выражает себя в „высших“ вопросах, стремясь найти конечное обоснование существования во всех деталях жизни и во всем том, что она за собой влечет. Следовательно, именно в религиозном чувстве находит свое адекватное выражение тот уровень природы, на котором природа становится осознанием реальности, в пределе, согласно совокупности всех ее факторов».
Применяя эту простую мысль к практике, можно смело сказать, что ни о какой вере, любви или духовности в случае отрицания реальности, личного опыта и свободы и речи идти не может. Вообще вопрос о реальности это ключевой вопрос всей современной социальной философии. А люди это очень сложная реальность — социальная, психологическая, когнитивная.
Существование общества требует не только коммуникативных навыков или декларации того, что такое хорошо и что такое плохо. Для нормального здорового общества необходимо наличие такой системы социальных связей, как разумных, так и закрепленных в традициях, которые способны обеспечить и самовоспроизводство этого общества, и его развитие, и возможность его критического осмысления, и способность постоянно и предельно разумно оценивать изменяющуюся реальность.
Антропологически человек неизменен, но с точки зрения социальных связей многие (очень многие!) возможности реализации человека и общества, человеческой культуры и цивилизации, разума и творчества, зависят от того, что лежит в основе существования этого общества. И если там лежат потребление и ложь, то шансов у страны нет — социальные связи будут формироваться только вокруг взаимного отрицания мифов, а морально-нравственные основы общества превращаться в комки боли и ужаса вокруг нерешенных проблем.
Я отдаю себе отчет, что эту статью читают преимущественно неверующие люди, критично относящиеся к религии. Я также не отрицаю, что так называемый светский гуманизм вполне способен для образованного и культурного человека, существующего в такой же среде образованных и культурных людей, быть источником рационализированных морально-нравственных норм в отрыве от признания факта наличия религиозного чувства у каждого человека.
Морально-нравственные нормы европейской цивилизации, в которой мы все живем, христианские по своему происхождению. Религиозная вера и то понимание любви, которое из христианства стало стержнем всей нашей цивилизации, это в условиях массовой культуры, с прикладной точки зрения, наиболее надежный способ сохранения очень важного идейного пространства. Того пространства, из которого в любой момент возможна перманентная реконструкция тех норм морали и нравственности, которые помогают жить и развиваться здоровому обществу.
Советское идейное наследие нашей культуры заключается в том, что «интеллигентские заморочки» светских гуманистов воспринимаются как блажь, а религиозная вера как некое маргинальное иррациональное заблуждение. Поэтому на практике людей, которые осознанно формулируют для себя и своей реальной жизни, «что такое добро и что такое зло», опираясь на религиозную веру, очень мало. Тем не менее, я не вижу, каким еще путем можно с уверенностью избежать размывания морали в современном мире. И нашему обществу необходимо минимум преодолеть примитивное атеистическое наследие коммунистической эпохи хотя бы для того, чтобы возможность изложенной мной точки зрения имела шанс на существование в масштабах, имеющих значение и смысл для всего российского общества. Хотя бы как альтернатива.
Россия находится на пороге гигантского слома в общества. И этот слом лишь отчасти будет отражением мировых гуманитарных процессов. В процессе подобных сломов вопрос выживаемости народа зависит исключительно от альтернатив. Однако они имеют смысл, только если они не являются альтернативами здравому смыслу, каковой были коммунистическая и социалистическая идеологии.
Каковы же наши реальные шансы вписаться в процессы ускоряющегося мира, зависит от того, насколько мы готовы понимать сами себя и признавать как окружающую действительность, так и собственное прошлое. Оба эти процесса напрямую зависят от того, как и с какой степенью глубины и интенсивности нам необходимо побеждать не только пустоту советского прошлого и безумие социалистической экономики, но и преодолевать советского человека внутри и, особенно, уродливые советские принципы взаимодействия между людьми. Потому что человек по-настоящему не существует вне общества.
И если даже пока не видно света в конце тоннеля, то мы все равно точно знаем, что то, что сейчас с нами происходит это не более и не менее чем тоннель. А, значит, мы находимся накануне света. Главное выжить, не стоять на месте и не уходит в иллюзии.
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML