Гость «Корней и щепок» — директор некоммерческой ассоциации МАКСОРА Владимир Жижков. Участники дискуссии — публицист и политик Дмитрий Холявченко и гендиректор исследовательской компании Tayga.Research Александр Баянов. Приводим видеозапись разговора и расшифровку.
Холявченко: Владимир, можете сразу для наших зрителей и слушателей рассказать: МАКСОРА — что это за проект?
Жижков: МАКСОРА (Международное агентство культурно-социальной работы — прим. Тайги.инфо) — общественная организация, она родилась в Новосибирске в 2000 году. Нам, действительно, в этом году 20 лет. Не могу сказать, что мы старейшая организация в городе, но точно одна из наиболее долгоживущих в некоммерческой сфере. За эти годы мы уже реализовали такое большое количество социальных проектов, что когда недавно подбивали реестр того, что нами было сделано, вышло, по-моему, за десять печатных листов. Большая история у организации, есть, что вспомнить.
Холявченко: Вы позиционируете себя как благотворительная организация или шире, глубже, немножко по-другому?
Жижков: Не совсем благотворительная, потому что большинством людей все-таки благотворительность сейчас понимается как прямая материальная помощь, пока ещё такое представление у нас в обществе господствует.
Холявченко: В смысле раздают деньги, да?
Жижков: Даже не столько деньги, сколько, например, продукты, одежду. Это тоже нужно делать для какой-то части населения, которая оказалась в очень тяжелой ситуации. Но мы ставим перед собой немножко другие цели: не просто дать человеку покушать или одеть его, а все-таки помочь ему изменить свою жизнь и устранить те причины, из-за которых он в эту сложную ситуацию попал. Если к нам обратилась мама, которая находится в трудной жизненной ситуации, мы стараемся понять, почему она попала в эту ситуацию, что ее привело к этому, объясняем ей. И вместе с ней ищем пути выхода. Если мы ее просто накормим, просто поможем материально — да, какое-то время она поживет хорошо, но кардинально в ее жизни ничего не изменится.
Холявченко: То есть она снова вернется в тот же формат, снова вернется к вам, но проблема не будет решена.
Жижков: Совершенно верно, более того, она привыкнет к тому, что кто-то готов ее постоянно кормить, поить, поддерживать, и возникает такое состояние такое у человека, которое в социальных науках называется…
Холявченко: …социальное иждивенчество.
Жижков: Да, правильный вспомнили термин. Когда человек сам уже делать ничего не хочет, он сидит и ждет пока либо государство, либо благотворитель, либо какой-то другой человек придет и решит все проблемы. Так мы загоняем эту маму в ловушку, а вот если мы наоборот дадим ей инструмент, который потом поможет жить ей самостоятельно…
Баянов: Удочку. Теория удочки.
Жижков: Да, вот эту пресловутую удочку. И она почувствует вкус самостоятельной жизни, что она сама может, что она способна что-то сделать и у нее возникает интерес к этому. Вот это настоящая социальная работа, которая помогает человеку изменить его жизнь. Она сложна, но, тем не менее, без нее мы нужного качества и нужного результата не достигнем.
Баянов: Какие-то успехи есть в этой части? Расскажите истории.
Жижков: Историй очень много приходит в голову, сразу люди побежали перед глазами, выхватываю одну из них. Классический случай: женщина обратилась к нам за помощью в связи с тем, что она забеременела. Она находилась в отношениях с молодым человеком, но он этого ребенка не был готов принять, и они расстались. Такое, к сожалению, нередко бывает у наших подопечных. Она ребенка не готова была оставить, но пойти ей было некуда, родственники ее не принимали. Она обратилась в нашу организацию, попала в один из центров для одиноких матерей, который мы поддерживаем, и какое-то время прожила там. Когда мы начали с ней работать, мы увидели, что у нее нет образования, она только школу успела закончить, в училище не поступила, но было желание учиться, было желание работать.
Помогли ей пройти курсы обучения рабочей специальности. Она закончила курсы швеи, начала с нашей помощью подрабатывать по несколько часов в день, но это уже был первый самостоятельный заработок, и к моменту выхода из центра у нее была накоплена небольшая сумма денег, с которой она сама начала арендовать жилье. Потом она уже самостоятельно еще раз поступила в училище по специальности швея, чтобы получить более высокую категорию. Сейчас она вполне успешно работает на одном из швейных предприятий Новосибирска и даже не рядовой швеей, она там уже какую-то более высокую ступень занимает теперь. Вполне сложившаяся успешная жизнь.
Баянов: А к вам возвращаются, чтобы поблагодарить, либо чтобы рассказать вашим новым клиентам о том, что такое возможно? Какую-то обратную связь вы ведете?
Жижков: Да, обязательно. Если, например, речь идет о женщинах, которые жили какое-то время в наших центрах, то после их выхода работа не прекращается. Все равно мы их сопровождаем, поддерживаем, помогаем, подсказываем, но при этом все больше отпускаем в самостоятельное плаванье. А дальше уже складываются самые обычные человеческие, дружеские отношения. Кто-то приходит в гости и, действительно, иногда поблагодарить, а иногда даже и помочь. Есть часть наших выпускниц, которые уже сами оказывают нам помощь: приносят свои домашние заготовки, какие-то вещи детские, которые им уже не нужны. Некоторые даже стараются помогать финансово, хотя это скорее символическая помощь, но мы и этому благодарны. Для нас более важно видеть, что у этих людей, у этих женщин, у этих мамочек, есть понимание, что теперь они могут помочь другим женщинам, которые оказались в такой же ситуации, как и они сами когда-то.
Холявченко: Это сопричастность, а сопричастность — это важно.
Жижков: Совершенно верно.
Холявченко: Для понимания ситуации можете объяснить масштабы проблемы, масштабы охвата вашей работы, сколько женщин, которые остались с детьми в трудной ситуации? Как у нас дело обстоит с центрами, которые вы поддерживаете? Исторический обзор, как ситуация менялась за последние 20 лет?
Жижков: Сначала наш центр помощи матерям создавала группа волонтеров, это было до того, как организация МАКСОРА 20 лет назад заработала как юридическое лицо. Он был одним из двух подобных центров. Другой — «Материнская обитель» открылся на базе католической организации «Каритас», наших хороших друзей и партнеров по работе. Затем примерно на три года эти центры слились в один, мы объединили наши проекты и две организации вместе управляли одним и тем же центром. Потом вновь произошло разделение: у нас остался один центр «Голубка», «Каритас» продолжил свой путь. И примерно семь лет «Голубка» работала самостоятельно.
Там было пять мест, где могли проживать пять мамочек с детьми. Не очень большое количество, но мы никогда не ставили перед собой цель создать общежитие на 20−30−40 мест. Потому что в социалке это чувствуется очень хорошо: количество и качество обратно пропорциональны друг другу. Как только вы начинаете гнаться за количеством, так сразу теряете с людьми тесные связи, которые мы всегда старались сохранить.
Но женщин обращалось все равно очень много, тогда задумались, можно ли все-таки как-то расшириться. В начале 2010-х годов появилась возможность создать еще один центр. Приобрели еще одну квартиру, теперь на правом берегу: у нас «Голубка» — на левом, а новый центр «Маргарита» появился на правом, на улице Кропоткина. Мест стало побольше, соответственно большему количеству женщин мы могли предоставить эту услугу. И одновременно другие общественные организации города, которые работали в этом направлении, тоже стали открывать подобные центры.
Холявченко: А вы были первыми?
Жижков: Да, мы были первыми. Сейчас кроме нашего центра работает аналогичный центр при организации «Вместе», продолжает свою работу «Материнская обитель» при «Каритас», плюс есть государственный центр «Радуга», который был открыт министерством труда и социального развития региона, не помню сколько лет назад. Получается, что выбор большой, общаясь коллегами из других регионов, могу сказать, что Новосибирск — единственный город, где такое большое количество центров для матерей, больше нигде такого нет.
При этом места практически всегда заняты. Бывают периоды, например, летом, когда на некоторое время появляется свободное место. Мамочки пока тепло пытаются провести время на дачах у друзей, у знакомых, но все равно это не надолго. По-прежнему эта услуга продолжает оставаться востребованной, люди приходят, обращаются за помощью, за местом проживания, поэтому на ближайшее время работа есть.
Холявченко: Молодые мамы обращаются к вам в ситуациях разного генезиса и социального, и психологического. Получается, что нет единого инструмента решения всех их проблем? Вам приходится каждую ситуацию решать по-разному?
Жижков: Уникальность нашей работы (я всегда очень рад, когда вижу это на практике) — это то, что каждый случай неповторим. Это работа очень творческая, и социальный работник объединяет в себе качества очень многих профессий. Приходится быть немножко психологом, потому что мы все время в контакте с очень разными людьми, со своими темпераментами, характерами, возрастными особенностями и так далее, немножко юристом, немножко медиком, потому что тем, кто работает с ними каждый день в круглосуточном режиме, приходится реагировать на разного рода симптомы заболеваний, вплоть до кулинаров, швей, уборщиц и так далее.
Я сам, когда был соцпедагогом, не стеснялся мыть полы в центре, потому что иногда не мог заставить мам сделать уборку, тогда, особенно если я был на какой-то важной встрече, возвращался в костюме и хватал швабру. У них появлялось чувство стыда, они у меня ее отбирали и начинали сами убираться. Работало безотказно.
Для каждой мамы разрабатывается свой путь решения проблем. Если это семейное насилие — это один вариант. Если это выпускница детского дома, которая до сих пор не получила жилье, но при этом у нее уже есть ребенок, это другой вариант. Если это мигрантка из бывших республик СССР, которая работала в Новосибирске какое-то время, и ей хватало на жизнь, а потом все изменилось так, что ей и жить не на что, и вернуться она сейчас не может, это третий вариант. И таких вариантов может быть очень много.
Холявченко: В начале нашего разговора вы сказали, что у слова благотворительность есть определенная коннотация. У вас в позиционировании указано, что МАКСОРА — не благотворительная организация, что вы «идете в первую очередь от человека». На практике как можно объяснить, что это значит?
Жижков: Попробую объяснить на конкретном примере. Здесь мы опять же возвращаемся к индивидуальности и неповторимости каждого случая, с которым мы сталкиваемся, и каждой семьи, которая обращается к нам за помощью. Вроде бы есть некоторые обобщающие вещи.
Когда мы начинали работу, не было еще ничего: законодательство было в очень общем виде, не было ни стандартов, ни положений, как это нужно делать. Работа была исключительно творческой: «на глазок» определяли каждый шаг. Сейчас появилось очень большое число регламентирующих документов, которое наше государство на разных уровнях издало, и на федеральном, и на региональном — их великое множество, и во многих из них прописано как и что нужно делать, как оказать услугу, сколько предоставлять того, сего и так далее.
Но эти документы никогда не заменят живое общение с человеком и индивидуальную оценку той ситуации, с которой он к нам пришел. Невозможно по одному стандарту отработать каждую семью. И если мы исходим из индивидуальных особенностей каждой семьи, все равно, даже в рамках каких-то рекомендательных нормативов, каждый путь будет индивидуальным.
Поэтому, если смотреть численную отчетность, то количество людей, с которыми мы работаем в течение года, достаточно небольшое. Невозможно здесь достичь тысячных показателей и при этом сохранить качество работы с каждой семьей. Но при этом глубина, когда собственно соцработник отрабатывает тот или иной случай, на мой взгляд, достаточно велика.
Фактически какое-то время каждый соцработник проживает с этой семьей, и бывают случаи, когда они мне полушутя — полусерьезно жалуются, что с очередной сложной мамой проводят больше времени, чем с членами своих семей. Потому что, действительно, мы не можем в шесть часов вечера сказать: «Извини, у меня закончился рабочий день, поэтому закончим нашу беседу. Я побежала домой, а ты тут ещё ночь проведи со своей головной болью, завтра утром к ней вернемся»
Баянов: Если возвращаться к теории удочки, коротко поясню нашей аудитории, что помощь может быть двух видов: прямая — когда человек голоден и с помощью инструментов, которым мы можем научить и так помочь человеку. Но не всегда человек готов эту удочку держать в руках, он ее бросает, убегает, скажем так, отказывается от своего пути, от своего я каким-то образом. Как в таких ситуациях? Насколько много таких случаев? Насколько они для вас драматичны? И как вы поступаете в них?
Холявченко: Насколько часто бывают неудачи, и насколько тяжело с психологической точки зрения для самих социальных работников это переживать?
Жижков: Начну сразу с последнего упомянутого вами слова, такие случаи по крайней мере я лично не рассматриваю как неудачи и своих коллег тоже призываю таковыми их не считать. Это все равно результат, пусть даже не тот, который мы ожидали. Но особенность нашей работы в том, что мы работаем со свободными людьми и мы должны уважать свободу человека, его достоинство и его право поступать так, как он посчитает нужным, даже если эти поступки нами или другими членами общества не одобряются.
Конечно, мы при этом имеем определенную жизненную позицию, имеем свои моральные принципы, которые мы считаем верными, и мы все время проговариваем нашим мамам, нашим подопечным: «Смотри, ты поступала так-то, и это привело тебя вот к такой жизненной ситуации. Мы предлагаем тебе вот такой вариант, и, как нам кажется, исходя из нашего и чужого опыта, если ты сделаешь вот так, то ты придешь вот к такому-то и такому-то. Но поступай так, как считаешь нужным. Хочешь делать так, как ты делала до этого, — делай, просто мы тебе в этом не будем помогать, потому что это не наш путь решения жизненных трудностей».
Ни в коем случае мы не будем ей навязывать что-то и тем более приказывать, потому что свобода — это главнейшая ценность, первейшая ценность в человеческом достоинстве. Можно, конечно, применить какие-то средства насилия, есть такие инструменты, и заставить человека какое-то время, особенно пока он зависим от вас, поступать именно так. Но чем дольше мы так поступаем, тем больше потом, когда эта зависимость прекратится, его пружина свобода разожмётся, и она опять пустится во все тяжкие.
Поэтому такие случаи, когда мы не достигаем поставленных целей, конечно, есть. Не каждая мама готова к такой долгой и трудной работе над собой, к каким-то ограничениям. Тем не менее это необходимо делать, если мы хотим, чтобы жизнь этой женщины или это конкретной семьи изменилась, и эти изменения носили долгосрочный и глубокий эффект.
Каждый соцпедагог эти неудачи переживает тяжело и очень эмоционально. Нередко они приходят, когда мы обсуждаем ту или иную семью, и говорят: «Мы же столько сделали для них. Сделали вот это, вот это и вот это, но все равно ничего не получилось». Но когда мы начинаем это анализировать, оказывается, все равно мы это делали потому, что мы считали, что это будет нужно им. И не факт, что это действительно было нужно на тот момент. Поэтому, как бы печально иногда не было, приходится их возвращать в то состояние, из которого они пришли. Они имеют право так жить.
Иногда в качестве последнего аргумента я привожу своим коллегам такой пример: в японском языке иероглиф или фраза, которой именуются бомжи — люди без определенного места жительства, на русский дословно переводится как «люди, выбравшие свободу». Это тот путь, который они выбрали, и, если они не готовы его менять, пусть идут, что делать.
Холявченко: Но выбор у людей в таких ситуациях зачастую может быть нерациональным, может быть эмоциональным или ситуативным, — здесь есть свобода?
Жижков: Конечно, да. Именно такой выбор, который делается на эмоциях, на не рациональном, а эмоциональном осмыслении ситуации, зачастую носит кратковременный характер. Потом, когда женщина задумывается о том, что произошло, или мы вместе с ней анализируем эту ситуацию, она иногда признает свою неправоту.
С другой стороны, когда мы говорим о том, что при определенных условиях расходимся с нашими благополучателями, с клиентками, это не означает, что если она, например, нарушила договор, который мы с ней заключили, или правила всем, то мы говорим: «Ты такая-сякая, мы дальше с тобой не работаем». Нет, конечно.
Снисходительность здесь не очень хорошее слово, но первое, что в голову пришло, она может быть бесконечна если мы видим, что мама все равно меняется, что какие-то шаги успешные она делает результате нашей совместной работы. Приходится закрывать глаза на какие-то неудачи ради главной цели, это неизбежно.
Они не роботы, они не будут действовать запрограммировано, так, как мы написали в плане социальной работы с семьей.
Холявченко: А лично вы всегда так думали и так работали, или понадобилось какое-то время, чтобы вы пришли к пониманию, что это единственный путь?
Жижков: Лично я, конечно, не всегда. Я давно работаю в организации, с 2003 года. И первое время мне было очень тяжело понять эту позицию, потому что, когда я начинал работать со своими коллегами, пришел в тогда еще небольшой максоровский коллектив, мне казалось странным, зачем с каждой женщиной столько времени теряют, возятся, когда она ведет себя вот таким вот образом.
Холявченко: Не эффективно с точки зрения технологии?
Жижков: Да, она такая-сякая, и такой и останется. Но тогдашняя директор МАКСОРы Розальба Армандо, которая стояла у истоков организации и много лет возглавляла ее, представительница нашей партнерской организации из Италии — фонда AVSI, она часто и подолгу объясняла эти принципы: почему лучше поступить сейчас вот так, а не иначе. Первое время очень часто мне это казалась непонятным, и, чего греха таить, иногда каким-то даже надуманным и отвлеченным от жизни. Я про себя думал: «Ну, это понятно в Италии с вековой культурой, опытом и так далее, может так и работает. А у нас-то — ничего подобного!»
Но потом, по мере того, как я все глубже втягивался в эту работу, знакомился с женщинами, причем с женщинами, какими они были на начальном этапе работы, и видел, какими со временем становились некоторые из них, я стал понимать, что все-таки этот механизм может быть очень эффективным, если мы используем его индивидуально для каждого человека, а не массово для целой социальной группы: «О! Осчастливим сейчас всех одиноких матерей города Новосибирска!» — так не сработает.
Баянов: То есть мы смотрим на человека?
Жижков: Обязательно. Всегда. На каждого человека индивидуально. Конечно, нам приходится обобщать, как любой организации. Но ежедневная практическая работа должна быть только с человеком, а не с толпами, не с группами.
Баянов: Получается, вы обобщаете опыт, чтобы он стал помощью для других организаций нашего города, работающих с этой группой нуждающихся.
Холявченко: Вы упомянули партнера МАКСОРы, итальянский фонд AVSI. Можно ли сказать, что изначально ваши подходы были сформулированы не в России, а пришли в Россию и стали здесь, в Новосибирске, устанавливаться только 20 лет назад? Как сейчас выглядит ваше взаимодействие с европейскими организациями?
Жижков: Я бы не сказал, что мы эти подходы просто механически скопировали и бездумно перенесли в нашу реальность. Скорее, мы их творчески осмыслили, исходя из тех особенностей, с которыми мы сталкиваемся в нашей практической жизни. Но, вы правы, мы действительно опираемся в нашей социальной работе, в ежедневной практической деятельности на те принципы, которые лежат в основе деятельности фонда AVSI.
И важнейший из них, основной принцип — это именно внимание к человеку, к человеческому достоинству и уважение свободы личности в ее каждодневном приложении.
С фондом мы работали все годы, что существует наша организация. Если изначально это сотрудничество носило очень тесный характер, со временем оно, не скажу, что ослабло, просто мы стали уже более самостоятельны, более уверены в своей работе, как-то повзрослели, укрепились. А с другой стороны, возникло много партнерских организаций в России, с которыми мы начали совместную работу и продолжаем ее.
Фонд AVSI в своей деятельности больше ориентируется на развивающиеся страны, которые находятся в ситуации очень глубокого кризиса. По европейской классификации Россия уже не совсем такая страна. К нашей стране, они наоборот относятся скорее, как к очень успешной, высоко развитой и иногда даже полушутя говорят, что в принципе мы уже сами скоро будем Европейскому союзу помогать. Так это или нет — вопрос дискуссионный, мы его сейчас не будем обсуждать. Но со временем это сотрудничество стало носить более равноправный характер.
Более того, не помню с какого года, но в какой-то момент мы стали одним из учредителей фонда AVSI, и в юридическом плане отчасти они от нас зависят сейчас уже в какой-то степени, так же, как мы от них. Такое взаимовыгодное сотрудничество.
Холявченко: Коли об этом зашла речь, вы упоминали, что изменились регламенты и форматы оказания социальных услуг, принимаемые в последние десятилетия российским государством. Как изменилось правовое положение вашей организации? Как у вас выстраиваются взаимоотношения с органами власти, с российским законодательством? Есть ли проблемы или, наоборот, успехи?
Жижков: Знаете, мы, наверно, одна из очень немногих общественных организаций, которые все-таки видят больше плюсов в сотрудничестве с государством, чем минусов. Объясню почему. Во-первых, потому что мы законопослушная организация: какие бы там законы не были, помогают они или мешают, но их нужно исполнять. Если они нам в чем-то не нравятся, мы всегда готовы обсуждать варианты изменения и предлагать, как нам кажется, более эффективные законодательные нормы, которые помогут в развитии и не будут тормозить его.
Но нарушать по крайней мере не будем точно: в чем смысл? Иначе мы просто прекратим свою работу.
Во-вторых, большой плюс всех этих регламентов и нормативов в том, что они зачастую носят общий, рамочный характер, и мы все равно можем в своей практической деятельности так или иначе трансформировать их конкретно к нашей организации и к ее проектам. Нельзя сказать, что они нас прямо совсем душат, и мы шаг влево — шаг вправо сделать не можем. Нет, такого нет.
Наверное, еще очень много зависит от людей, которые на практике в том или ином региональном министерстве трактуют и применяют эти нормы. Нашему региону, я считаю, в этом плане все-таки повезло, потому что у нас достаточно грамотное министерство. Оно было очень высокоэффективно при прежнем министре, сохраняется достаточно успешная работа и при нынешнем. Мне с ними комфортно работать, как правило взаимопонимание по разным рабочим вопросам я всегда встречаю.
Холявченко: Несколько лет назад в России на федеральном уровне принято законодательство об иностранных агентах, которое серьезно коснулась некоммерческой сферы. У вас были какие-то нерешаемые или сложно решаемые проблемы, связанные с этим?
Жижков: Мы никогда не занимались и не планируем заниматься политикой, исключительная социальной работой в плане помощи людям, поэтому каким-то образом нас это законодательство не коснулась.
Холявченко: Не сказываются ли какие-либо законодательные нормы на вашей деятельности ограничивающе?
Жижков: Таких примеров, которые бы совсем-совсем мешали работать, очень ограничивали и делали невозможным ту или иную деятельность, которую мы считаем нужной и полезной, нет, сейчас голову не приходят. Даже если возникает, какой-то «затык» или проблема с тем или иным нормативом, мы вместе с коллегами из министерства ищем возможность ее обойти и в правовом поле разрешить, как это можно сделать. Что называется, было бы желание, а найти вариант решения можно всегда.
Баянов: Насколько я знаю, последние годы ваша организация через своих партнеров и коллег стала достаточно известна на федеральном уровне. Ваши проекты вызывают интерес в Москве, вы получаете серьезные гранты. Дважды вы получили гранты администрации президента?
Жижков: Даже трижды на текущий момент фонд президентских грантов поддерживал наши проекты.
Холявченко: Если не секрет, как вообще формируется бюджет вашей организации?
Жижков: Нет, не секрет. Мы достаточно открытая организация, отчетность лежит на нашем сайте, ее можно всем желающим посмотреть, если что-то непонятно, задать вопросы. Такого еще ни разу не было, но если кто-то заинтересуется, может это сделать.
Бюджет формируется из нескольких источников. Во-первых, это разного рода грантовые программы, субсидии разного уровня и федеральные — тот же фонд президентских грантов, и региональные местные программы поддержки социально-ориентированных НКО из cyбсидии министерства труда, и муниципальные — субсидии мэрии города Новосибирска. Все они выделяются на конкурсной основе, во всех подобного рода конкурсах мы участвуем с нашими проектами. Не всегда побеждаем, и это нормально — любая организация может и победить, и проиграть, все-таки это конкурс. До сих пор, как правило, чаще побеждали. Мне кажется, это один из факторов, который позволяет нам утверждать, что наши проекты успешны и конкурентоспособны.
Другая часть — это поддержка нашего партнера, фонда AVSI, несмотря на то, что прошло уже столько лет, тем не менее он оказывает нам помощь, выделяя какие-то средства каждый год на реализацию наших проектов. Я не могу сказать, как это будет продолжаться дальше, именно в силу текущего момента, связанного с ситуацией эпидемии. Мало кто, наверно, из крупных НКО может сказать, как они дальше будут жить. Но до сегодняшнего момента мы очень тесно с ними сотрудничали, в том числе, в финансовом плане.
Наконец, это пожертвования российских коммерческих организаций и физических лиц, которые могут быть самыми разными: буквально от нескольких сотен рублей до вполне серьезных сумм. Но все вместе, небольшими ручками они образуют такое наше бюджетное озеро, благодаря которому организация держится на плаву.
Холявченко: Какую долю пожертвования могут занимать в приходе денег? Насколько российское общество и организации готовы по нынешним временам участвовать? И как это менялось со временем?
Жижков: Менялось достаточно серьезно. Например, когда я только начинал работать в организации, это был очень сложный момент, случаи финансовых пожертвований были единичными. Чаще все-таки отдавали вещи, продукты и так далее. Люди очень настороженно относились к организациям наподобие нашей, и часто я слышал такую точку зрения, что понятно: все фонды создаются, чтобы отмывать какие-то средства. И, что самое печальное, в какой-то степени это была правда на тот момент.
Сейчас ситуация сильно поменялась. Отношение к благотворительности у многих людей, не скажу, что у всех, но у большей части общества изменилось. Слово «мода» я здесь не употреблю, оно не совсем корректно, но интерес и желание участвовать в той или иной степени в сфере помощи другим людям, в сфере благотворительности есть.
Баянов: Филантропические желания.
Жижков: Да. И крупные, серьезные, успешные фонды особенно федерального уровня этим активно пользуются. Их пожертвования достаточно значительные, достигают десятков миллионов рублей, если мы о суммах говорим.
Но, с другой стороны, там тоже есть разные моменты, на что люди готовы жертвовать. Понятно, что, например, помощь больным детям или тяжело больным людям всегда вызывает больший эмоциональный отклик и готовность пожертвовать в первую очередь, нежели помощь программам развития, где результаты не столь быстр и не столь очевиден. Он может быть проявится через несколько лет, и непонятно как еще проявится. Люди более охотно жертвуют на что-то конкретное, например, купить лекарство, которое будет использовано здесь и сейчас, или купить какие-то материальные ценности: игрушки, вещи, чем пожертвовать на какую-то программу, которая предполагает оплату труда персонала.
Баянов: Владимир, давайте радикально поменяем тему и поговорим о вас. Я знаю, что вы выпускник исторического отделения гуманитарного факультета НГУ. Вы же, наверное, хотели быть историком, и научная школа для вас что-то значит? Почему так в жизни получилось, что вы стали заниматься социальной работой и управлением в сфере non-profit?
Жижков: Да, хотел. Возьму на себя наглость утверждать, что, может быть, не просто был историком, а, дай бог, в какой-то степени им и остался. Если когда-либо эту программу посмотрят мои коллеги по университету, по аспирантуре, пусть они не кидают в меня камнями за то, что я не довел до ума эту часть своей жизни. Интерес к исторической науке у меня сохранился и немалую долю личного времени до сих пор все еще занимает и поедает.
Попал я в эту организацию отчасти случайно. Не могу сказать, что интереса к социальной работе и благотворительности не было вообще, потому что даже пока я был студентом и позже, будучи аспирантом в Институте истории СО РАН, я находил время, чтобы в качестве волонтера появляться в организации «Каритас», которую тогда возглавлял отец Убальдо Орланделли, на мой взгляд, это были золотые времена «Каритас». Я с большим интересом туда приезжал, что-то там делал и благодаря той небольшой работе узнал про МАКСОРу. Как раз когда у меня заканчивалась учеба в аспирантуре, там в рамках одного из проектов появилась вакансия специалиста по социальной работе, который должен был заниматься семьями, находящимися в поисках работы, давать им консультации по трудоустройству, по поиску вакансий, общаться с центрами занятости, с предприятиями по направлению туда женщин, ищущих работу. Мне предложили какое-то время поработать в этом направлении.
Тогда я это рассматривал как временную работу, думаю: «Ну да, успешно так получилось, буквально в августе заканчивается аспирантура, а с сентября я выхожу на работу, а там осмотрюсь и со временем куда-нибудь перепрыгну». Каких-то временных рамок я перед собой не ставил, думал, как пойдет, так и пойдет. Вот как-то так пошло, что и очень хорошо пошло. И не могу вспомнить тот момент, когда я понял, что уже не могу вырваться из этого затянувшего меня места.
Нет, наверное, все-таки вспомню. Это было на рубеже 2004 — 2005 годов, когда я примерно полтора года отработал уже в этом направлении. Оно меня сильно измотало, я был вымотан эмоционально и физически, и понял, что хочу сменить место деятельности. Стал подыскивать вакансии в коммерческих организациях и даже на короткое время уволился из МАКСОРы и перешел в одну из телекоммуникационных компаний города заниматься чисто бизнес-деятельностью. Буквально в первые же недели работы, я понял что это не мое.
Большое спасибо тогдашнему директору Розальбе Армандо, которая взяла перебежчика назад, уже на другое направление работы. Как раз я стал работать в центре «Голубка», как социальный педагог, поначалу с ужасом представляя, что каждый день буду проводить в компании пяти женщин с утра до вечера, не имея до этого особого опыта общения с новорожденными, с грудничковыми детьми и слабо представляя, что с ними делать. Но ничего.
Холявченко: А когда со временем пришлось перейти от непосредственно социальной работы к менеджменту в этой сфере, это было уже логичным развитием? Уже легко прошло?
Жижков: Да, вполне логичным. Это было связано с серьезной практической необходимостью внутри организации, потому что сотрудница, которая много лет занималась административной частью по жизненным обстоятельствам меняла сферу деятельности, уходила из МАКСОРы. Нужен был человек на ее место, а когда в небольших организациях кто-то занимается административной работой, как правило, он тянет на себе очень много, он немного и менеджер, и бухгалтер, и офис-менеджер, и кадровик, и бог знает, кто еще. Найти такого уникального специалиста было трудно, тем более, что он должен был хорошо знать специфику этой деятельности.
Не скажу, что я прямо сразу предложил свою кандидатуру, но подумал, почему бы мне не попробовать. По крайней мере нам этим позаниматься все-таки будет проще, чем кого-то долгое время искать со стороны. И про себя, в голове имел в виду, что если мне будет совсем тяжко и неинтересно, то соцпедагогом в «Голубку» я всегда вернусь, а уж за это время можно будет подыскать кого-то на мою замену. Но неожиданно понял, что это очень даже интересная и совсем не скучная работа, хотя до этого боялся ее, особенно финансовой части. У меня с экономикой в университете были проблемы, и если бы моя преподавательница узнала, что я со временем стал заниматься бухгалтерией, цифрами, она бы сошла с ума, потому что я с большим трудом пересдал ей экзамен по экономике — это была у меня единственная проблема в одной из сессий, которую я потом долго не мог решить.
Холявченко: Вся ваша карьера в этой сфере что в вас больше всего изменила? К осознанию чего в первую очередь привела?
Жижков: В какой-то степени она меня сделала другим человеком. Я развил в себе какое-то абсолютное, как мне кажется, терпение к другим людям, к их особенностям, к каким-то моментам, которые могут раздражать, казаться негативными, мешающими нам в коммуникации с этими людьми.
Если раньше я все-таки был, не скажу вспыльчивым, но остро реагирующим на какие-то вещи человеком, то я сейчас я готов принимать и наших подопечных мам, и своих коллег такими, какие они есть. Иногда, на мой взгляд, даже излишне бесконечно долгое время. Где-то это даже мешает. Но это понимание должно быть у человека, особенно у руководителя, работающего в социальной сфере. Сейчас я это понимаю однозначно.
Пришлось отбросить очень многие вещи, мешающие развитию, которые раньше мне казались необходимыми, а сейчас я смотрю на них, как на откровенные глупости. Иногда мне некоторые мои коллеги говорят: «Ты директор и сам занимаешься такими вещами!» А я про себя думаю: «Ну и что? Если это помогает организации, я должен сделать это на данный момент. В чем тут проблема-то?» Вот этот какой-то совершенно глупый снобизм, который иногда раньше проявлялся, ушел очень быстро благодаря этой практике.
Это самые разные навыки, которые мне пришлось осваивать на практике в силу того, что не было профильного образования. За эти годы я изучил многие вещи юридического плана, разобрался бухгалтерии, думаю, смогу работать бухгалтером НКО, подтянув еще некоторые теоретические вещи, без особых проблем.
И это, конечно же, коммуникативные навыки, потому что приходится очень много общаться с самыми разными людьми, далеко не всегда приятными в плане коммуникации. Причем они могут быть очень разнообразными. С утра вы едете в семью, где мама в состоянии глубокого алкогольного опьянения, потом идете в мэрию и разговариваете вполне серьезно с начальником, с которым нужно очень вежливо и очень корректно себя вести, потом помогаете коллегам разгружать детское питание — поставщик его привез, а вечером еще идете в кинотеатр «Победа» — там фестиваль итальянского кино, в организации которого вы приняли участие, — желательно еще и хорошо после всего этого выглядеть.
Для меня это шикарно просто — все эти разные вещи.
Баянов: Вы упомянули культурную деятельность, которую тоже длительное время ведете, и стали сооснователями итальянского культурного центра в Новосибирске…
Жижков: Да, было такое в нашей истории.
Баянов: Вы помогаете кинотеатру и культурному центру «Победа» со всеми итальянскими фестивалями. Расскажите об этой стороне вашей деятельности.
Жижков: Иногда некоторые наши учредители даже ехидничают, что вроде агентство культурно-социальной работы, но почему-то социалки в нем 90%, а культура на заднем плане оказывается.
Если брать чисто количественное соотношение, то, наверное, так оно и есть. Зато эти оставшиеся 10% для нас очень важны. В основном, так исторически сложилось, эта культурная деятельность связана с Италией. Начали мы сотрудничать с итальянским фондом — и эта тема от нас так и не уходит.
Но это не просто исключительно выставка ради выставки или фестиваль ради фестиваля: захотели кино привезти — «Победа» организовала, а мы как-то в этом поучаствовали, помогли, чем можем.
Нет. Даже эти культурные проекты все равно связаны с темой воспитания, с темой развития человека. Мы готовы участвовать только в таких культурных проектах, где эта тема будет затронута, где она будет так или иначе развита в плане нашей философии.
В Италии культура тоже разного плана, и там можно найти какие-нибудь проекты, как жаловался один из московских коллег, который участвовал в организации выставки молодых итальянских художников, а потом со слезами оттуда бежал: «Ты представляешь, что там было!?»
Примерно представляю. Но это не наша тема.
Все наши культурные проекты будут связаны с темой человеческого достоинства и развитием человеческой свободы. В таких проектах мы участвуем. Действительно, мы поддерживаем и фестивали итальянского кино, которые проводит «Победа», и они большие молодцы, что продвигают их в нашем городе уже больше десяти лет. И деятельность итальянского культурного центра.
И последний, прошлогодний проект в этом направлении — мы поддержали курсы повышения квалификации для преподавателей итальянского языка, которые организовал Новосибирский педагогический университет.
Все эти проекты для нас носят именно характер развития человека и его свободы.
Холявченко: Есть какой- то прогресс в этой сфере? Я имею в виду продвижение ваших ценностей, вашей философии. На ваш взгляд, что-то меняется вокруг? Это не борьба с ветряными мельницами для собственного успокоения?
Жижков: Нет, это точно не так. Не могу сказать за весь город или за все общество, для меня это несколько абстрактные понятия, которыми я оперирую. Всегда вижу конкретных людей. И перемены здесь есть.
Может быть, они не такие большие, как нам бы хотелось: «Вау! Мы 15 лет работаем и хотим, чтобы все жертвовали НКО или стали волонтерами, или помогали приютам собачек и кошечек, и не было бы домашнего насилия, и все бы кардинально поменялось!»
Такого не будет в принципе никогда.
Этого нет даже в самых развитых европейских обществах, как мы знаем. Уж, казалось бы, с их историей и их опытом социальной работы, воспитательной работы, общественного развития! Тем не менее приюты, где спасаются от насильников, есть и в Германии, и в Дании, и во многих других странах.
Но то, что определенные перемены сознания каких-то людей, пусть небольшой группы, небольшого процента, происходят — это точно так. Иначе бы нас не поддерживали, нам не помогали, к нам не приходили бы люди на наши мероприятия, не передавали бы вещи в эти семьи. Этого бы ничего не происходило.
Даже в какой-то части государственных структур происходит понимание того, что мы, как некоммерческая организация, можем быть очень серьезными и надежными партнерами. Если раньше к нам зачастую было настороженное и где-то даже негативное отношение, сейчас нас
воспринимают как равноправных участников всего этого процесса. То, чего не может, например, сделать в силу своих ограничений административная государственная или муниципальная структура, — это можем сделать мы. А что-то лучше получается у них. Но главное здесь — все время находиться в диалоге и договариваться: «Ребята, давайте эту часть работы делаем мы, вот эту делаете вы, но зато вместе у нас получится шикарный результат!» Там, где это понимание есть, он действительно получается.
Баянов: В конце концов, человек и его отношения с реальностью становятся, скажем, основой вашей работы?
Жижков: Конечно.
Баянов: Я думаю, что без отношений с различными органами государственной власти, с партнерами, наверное, ничего не получилось бы. Более того, через эти отношения, наверное, чуть-чуть изменилось и наше общество.
Жижков: Уверен, что это так. Оно не изменилось. Она в процессе изменений, как и любое общество. Оно очень живо, динамично. Куда эти изменения приведут, не знаю. Но по крайней мере, ту работу, которую мы должны делать, мы будем делать так, как делали до сих пор: качественно, не очень громко, но на своем уровне стараемся делать все, что можем.
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML