Публицист и общественный деятель из Новосибирска Дмитрий Холявченко продолжает анализировать наследие Гражданской войны и ее влияние на историю России в XX и XXI веках (ранее Тайга.инфо публиковала первую и вторую части текста).
С середины восьмидесятых Россия стала заходить на виток второго революционного цикла. Правда до 1990-го или даже 1991 года это было не совсем понятно. Советский Союз казался глупым, отстающим, жестким и равнодушным, коррумпированным и несвободным. Думалось, что все изменения будут только к лучшему.
Советский человек, вырванный из мирового экономического, социального, культурного и политического контекста, жил феноменами мифов и иллюзий. Некоторые очевидные вещи, например, даже не приходили в голову. Что предприятия и учреждения, в которых было занято большинство населения, будут закрываться, потому что производят вовсе не то, что требуется людям. Что безработица — это не советский пропагандистский штамп, а реальность. Что свобода выбора — это, прежде всего, не про политику, а про экономику. Права человека — экономические, а потом уже гражданские. Демонтаж государства не может происходить без демонтажа патерналистских структур.
Свобода — это не выбор из предложенного, а выбор между готовностью и неготовностью выбирать. А рынок труда — не создание нанимателем рабочего места по специальности человека, а готовность человека сменить род занятий и всю жизнь.
Однако все оказалось еще хуже. Советский Союз не был коллективистским государством — вместо органичных объединений гражданского общества он создал бюрократические и формальные до отвращения симулякры, реакцией на которые стало развитие не индивидуализма, а атомизация общества. Предельная. Лучше всего это описал Милан Кундера в «Невыносимой легкости бытия» в разделе про китч. С поправкой на то, что для Чехии это была проблема двух поколений, а для нас почти четырех.
Самое страшное наследие советского строя (с точки зрения будущего) — это не тоталитарное мышление или государственное насилие, а отсутствие минимальной экономической и правовой грамотности, тотальный этатизм населения и власти, полное отсутствие живых людей, которые еще помнили, как выглядит нормальный бизнес, рынок, конкуренция и частная собственность. Плюс масштабное секулярное мышление и ложный сциентизм, который возводил в ранг абсолюта иллюзию о том, что все можно спланировать, все можно предусмотреть. Даже в экономике. Архаика первобытного материализма, сродни попыткам объяснить весь мир только с помощью ньютоновской физики.
Тем не менее, подобный планово-кибернетический миф, выстроенный и укрепленный жителями СССР в тоске о разумности, стал частью атомизированного разума обычного человека, который в начале 90-х с головой окунулся в массовую культуру и общество потребления. Не имея против них прививок — традиций, религии, экономической или правовой грамотности. К тому же, в массовом сознании действия человека ради идеи даже вопреки собственным интересам считались показателем честности. И это привело к возникновению страхов и депрессии.
«Перемен, требуют наши сердца», — пел Виктор Цой. А Юрий Шевчук пророчил: «Скоро будет война, гражданка». Все это казалось правдой и было связано между собой какой-то неразрывной идеологической нитью, загадочно пронизывающей всю окружающую действительность с неизгладимым ощущением правды. И проблемой на глазах становилось уже не отсутствие правды, а избыток самых разных правд, выбирать из которых не хватало ни культуры, ни веры, ни отваги, ни честности, ни свободы.
Через пару-тройку лет Цой, как Че Гевара, стал частью маскульта и лицом на футболке. А гражданская война Шевчука через десяток лет стала предчувствием ее. Мы окунулись в стебно-мифологический посмодернизм, служащий фоном для телевизионного фона и анестезией от чувства социальной неполноценности общества. У нас в головах оно так и не стало тем, кто диктует государству условия, а осталось тем, для кого государство должно создавать счастье. Всем и каждому. Даром. А счастьем была возможность не меняться и не умереть с голоду, быть значительным и ничего не делать, ничего не делать, дабы не запятнаться, но жить не хуже, чем те, кто делает.
Мы не стали иными. Юрий Левада легко доказал, что мы остались теми же советскими людьми и признали эту идентичность уже к середине 90-х. Да, и термидор наступил уже в 1993-м. Только были эти советские люди теперь уже частью мировых постмодернистских процессов, выжить в которых им могли помочь только очень хорошее гуманитарное образование, редкие консервативные семейные традиции, невероятного уровня «крестьянский» здравый смысл, предпринимательский инстинкт, высокий уровень сопереживания конкретным людям и чувство юмора. А это большая редкость.
Гражданская война в такой ситуации была и историей, и реальностью. Она была Афганом с Чечней вперемешку, Черныбылем и Спитаком, телецентром в Вильнюсе и танками в Сумгаите, ферганскими событиями и Приднестровьем, Карабахом, Абхазией и Южной Осетией. Августом 91-го и октябрем 93-го. Рэкетом и РНЕ. Повторилось все и не повторилось ничего. Но остались красные и белые — еще более абстрактные, чем обычно. Символы никогда не уходящего прошлого.
Почему в первую российскую революцию была гражданская война, а в 80-е-90-е ее не было? А может быть это она и была? С развалами предприятий и коммунальной инфраструктуры, с падением самолетов и маньяками по телевизору, с выводом войск из Восточной Европы и массовой эмиграцией, со второй Чечней и приходом мафии во власть? Тем более, что мир поменялся, и большинство конфликтов стали локальными.
Дискуссии и истерики по поводу той гражданской войны перешли на новый уровень. Во-первых, появилось много новых документов и ранее закрытой информации — мемуары деятелей белого движения, документальные передачи, информация о личности советских руководителей. Во-вторых, исчезла необходимость сохранять лояльность общим принципам советского режима — мифу о Ленине-демократе, о гуманистичности и прогрессивности коммунизма, о «культе личности» как временном периоде отступления с торной дороги научно-технического прогресса как составного элемента творческого коммунистического будущего. В-третьих, худо-бедно формирование сталинского режима стали воспринимать как основной результат революции и Гражданской войны.
Именно вопрос о сталинизме здесь стал ключевым. Вопрос о том, кто был прав в Гражданской войне тогда (и кто прав сейчас), был детерминирован коллективизацией, Большим террором, катастрофой в начале Великой отечественной и ГУЛАГом. Так вопрос о Гражданской войне стал вопросом сталинизме — самым важным вопросом о нашем прошлом.
Но так было недолго. Желание узнать и разобраться присутствовало в публичном пространстве всего несколько лет, и часто оставалось декларацией. Общество сначала разделилось на тех, кто за белых, и тех, кто за красных. А потом на тех, кто интересуется проблемой, тех, кто уже выбрал свою сторону, и огромную массу тех, кому стало все равно, потому что они существуют в режиме выживания.
А потом был путинский брюмер, после которого стали закрывать архивы. И реставрация, после которой вдруг критика сталинизма стала антипатриотическим актом. И сейчас я начинаю приходить к точке зрения, что осознание того, что такое сталинизм, надо начинать с понимания Гражданской войны. Тем более, что мы сейчас уходим на третий революционный цикл, который, надеюсь, будет написан историей в стиле постмодернизма, а не романтизма.
Чтобы понять гражданскую войну, необходимо решить только одну проблему — представить если уж и не человека того времени, то себя в ситуации гражданской войны. Представить ее вокруг себя, на своей улице, в своем дачном обществе, в своем городе и немного в Москве по телевизору. Представить примерно так, как режиссеры переносят в современность мировую классику. После этого необходимо ответить на три вопроса. Что происходит? Можем ли мы воевать друг с другом? А что Сибирь? Чтобы не быть голословным, я начну с себя и кратко отвечу на эти вопросы в завершении статьи.
Происходит одна из самых значительных катастроф в истории страны. Государство слабеет и рушится на глазах, отдавая (кому придется) на откуп монополию на насилие, бюджеты, экономическую политику. Мы на грани коллапса федерального бюджета, внебюджетных фондов, стабилизационного фонда и фонда национального благосостояния. Подавляющая часть населения каждый день снижает уровень потребления, все больше осознает дефицит возможностей и начинает жить параллельно государству. При этом нарушена обратная связь между властью и людьми, лишь в крупных городах есть хоть какая-то деятельность, похожая на гражданское общество. Это до бесконечности продолжаться не может. Вопрос в том, сможем ли мы выйти из этого кризиса, признать ошибки и избавиться от иллюзий советского человека хотя бы на уровне ценностей.
Если ранее были какие-то сомнения, то теперь можно ответить уверенно. Можем. Донбасс тому пример. Причем, получается, что можем, исходя из идеологических принципов, уверенно сдувая с души легкую пленку гуманизма, сомнений и страхов. И даже умеем начинать обезличивать своих жертв, обладая при этом достаточно короткой памятью. Вопрос в том, можем ли мы не воевать? Можем ли договариваться и на какой платформе? Это уже вопрос гораздо менее банальный, чем кажется.
Сибирь, как и всегда в своей истории, не совсем Россия. Причем, когда люди здесь начинают осознавать это и действуют, исходя из своих интересов, лишь внешне принимая формулу лояльности, то мы начинаем существовать как нормальная страна с неплохим будущем. Если же Сибирь начинает втягиваться в федеральную повестку, а сибиряки грызться между собой по поводы иных территорий, государственной манипуляции, идеологии или вообще эффектов массового сознания, то наступает эпоха, после которой здесь становится мучительно стыдно, а в столице появляется больше сибирских ресурсов и гонора. И этот выбор на пути — это тоже важный шаг. Даже если в Москве будет революция и гражданская война, очень важно сделать так, чтобы здесь раскол не прошел через города, улицы, дома и семьи. И для этого вовсе не требуется выход за грань — для этого нужны только спокойствие, трезвый расчет и здравый смысл.
А вот выход за грань — не такая уж и простая вещь. Особенно если речь идет не о матрице, а о некотором ее подобии, промежуточном этапе между наркотическим трипом и реальностью. Говоря о Гражданской войне в России, мы говорим не об абстрактной истории, а о современности и современных нам людях, которые, как предположил устами своего героя Булгаков, не меняются. И, уверен, что не допустить новой гражданской нам будет гораздо проще, чем понять старую.
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML