Это была дружба двух людей, одержимых одной идеей, — 20-летнего юноши и 42-летнего романтика-ботаника. Заключенные Шибанов и Дегтярев вместе работали над созданием дендрария в Соловецком концлагере. Когда одного из них отправили в ссылку под Сургут, началась удивительная переписка — в ней царствует флора: кедры и лилии, маки и мальвы, бадан и лиственницы. Тайга.инфо рассказывает об истории дружбы двух заключенных через призму многолетней ссылки.
Небольшая комната в избе охотника-промысловика. За столом сидит 25-летний парень, больше похожий на московского студента, чем на охотника. Но Сергею Шибанову так и не суждено было поступить в университет. Он учился на подготовительном отделении археологического факультета МГУ, когда в 1926 году в Москве прошли аресты по «делу скаутов».
22 апреля 1926 года в Москве были арестованы 24 человека — они были старшеклассниками и студентами. В их числе — ребята из отряда «Летучих мышей» Сергея Шибанова. Скаутам предъявили обвинение по ст. 61 УК РСФСР — участие в нелегальной организации. Так вместо студенческой скамьи Шибанов оказался в лагере, а потом — в ссылке.
Это январский день 1930 года. Изба промысловика, где живет Сергей Шибанов, расположена на самой окраине деревни Пилюгина, что в 40 километрах от Сургута по Оби. В эти края Сергея Шибанова отправили в ссылку — после того, как в августе 1929 года закончился его трехлетний срок заключения в Соловецком концлагере.
Из Соловков под конвоем добирались месяц. Сначала в столыпинском вагоне до Урала, потом — пересылка в Свердловске и Тюмени, оттуда на пароходе — под Сургут, до пристани Черный мыс.
В воспоминаниях Шибанова Сургут того времени — небольшой деревянный городок. «Улицы заросшие зеленой травой, деревянные тротуары, — пишет он в воспоминаниях. — Единственное каменное здание — старинный белокаменный собор, живописно расположенный на высоком песчаном берегу над поймой».
На пристани ссыльных выстроили на берегу — и после короткой переклички отпустили устраиваться. Свободой эта новая жизнь не была — ссыльные обязаны приходить раз в неделю и отмечаться у местного начальства. И все же, пишет Шибанов, после тюремного соловецкого надзора даже возможность идти со своими пожитками лесной дорогой по высокому берегу Оби казалась неожиданной. Поначалу обустроиться было непросто — среди местных прошел слух, что с этапом прибыли уголовники. Но вскоре нашлась первая работа — ссыльные заготавливали дрова для пароходов. Валили сосны, распиливали, складывали в штабеля.
Впрочем, на Черном мысу Шибанова не оставили — надсмотрщики разделили ссыльных по двойкам и отправили по разным деревням. Так Шибанов с товарищем и оказались в деревне Пилюгина.
Там ссыльные сняли комнату в двухэтажной избе пожилого охотника-промысловика, как вспоминает Шибанов, к ним доброжелательного и приветливого. Он и стал для ссыльного проводником в новый мир — промысловой охоты. Шибанов учился ловить куропаток и горностаев и строить хитроумные ловушки, ведь огнестрельного оружия ссыльным иметь не разрешалось.
Но в этот январский день Шибанов не отправился в лес обходить ловушки. Его сшитый из шкур костюм охотника остался лежать без дела. В этом меховом одеянии Шибанов похож на индейца. Он на самом деле и есть индеец: Квазинд — второе имя Сергея Шибанова, позаимствованное из легендарной поэмы Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате», основанной на индейских сказаниях. Да и московский скаутский отряд Шибанова «Летучие мыши» был индейским — во время ареста у него изъяли индейскую символику. Предметы стали доказательством контрреволюционности — ведь именно в этом обвинили скаутов.
Фото: Сергей Шибанов в ссылке под Сургутом. Автор: из книги Залекер Е.
На столе перед Квазиндом лежит письмо. Оно написано в апреле 1929 года и шло к нему долгих девять месяцев. Письмо это из Соловецкого концлагеря.
Дорогой Квазинд!
Получил только что Ваше письмо, присел за стол и пишу ответ.
Конечно, «Река времен в своем стремленье уносит все дела людей!», как писал Державин, и воды в ней утекло порядочно за время паузы в нашей переписке. Я очень рад прежде всего, что Вы отозвались, рад и впредь буду не терять Вас с горизонта, буду следить за временем и за Вами. Меня обрадовало и сообщение о получении Вами вещей.
Солнце, правда, уже сейчас выходит над Анзером и садится почти за баней в Реболде, но ведь скоро день весеннего равноденствия, день древне-перуанского празднества весны Куси-райми, как они называли этот праздник, когда изгоняли демона из полей и сушились факелы в водах, текущих от Куско во все четыре стороны неба.
Итак, здесь пахнет весной — ждем пуночек. В исходе месяца я начинаю строить, пока в Реболде, небольшую, пять на четыре всего аршину теплицу. Это от того, что нет больше стекол. Семян у меня много, а за лето 1928 года на Зеленом озере вышли кедры и пихты — сибирский и кавказская. Кедр первый вышел на берегу «Сусквеганны», то есть там, где Вы соорудили каркас вигвама, и который гордо стоит там и будет оборудован мною с наименованием «Вигвама Квазинда». Участок, где он стоит, между обеими бухтами, останется нетронутым, пока я на Зеленых озерах. Далее я завещаю преемникам хранить его неприкосновенно и кроме дороги по берегу, ничто не должно нарушать величия молчаливой Природы, отражающей Далекий Запад!
Автор письма подписывает свое послание Шибанову как «Американец». Настоящее же имя адресанта — Владимир Дегтярев и он, как и Шибанов, был отправлен отбывать наказание в Соловецкий концлагерь. Но почему письмо так густо населено представителями фауны и флоры? Как нетерпеливо автор ждет пуночек — этих миниатюрных изящных птичек из семейства овсянковых! А еще и исчисляет дни согласно древне-перуанскому календарю. Почему так много места в переписке заключенного к ссыльному занимают кедры и пихты, вигвамы и теплицы? Сергею Шибанову, разумеется, были известны прекрасно ответы на все эти вопросы. Ведь «Американец» Владимир Дегтярев был большим другом Квазинда. И, как и Сергей Шибанов, Владимир Дегтярев был заключенным Соловецкого лагеря.
История Соловецкого лагеря начинается летом 1923 года, когда архипелаг был передан ОГПУ. Так в советской России появился первый концлагерь — по оценкам историков, численность заключенных в нем составляла около 8000 человек единовременно.
«Соловки были своеобразным полигоном, где очень многие структурные элементы, которые позже стали частью всей системы ГУЛАГа, были опробованы в первый раз, — подчеркивает историк, Михаил Наконечный, PhD Оксфордского университета.
— Это был первый постоянно-действующий чекистский лагерь с рядом уникальных особенностей в историческом контексте. Прежде всего, предшественники ВЧК-ОГПУ-НКВД, царские жандармы, не были хозяйственниками и производственниками. В их задачи не входило разводить гусей и поросей силами заключенных, заниматься сельским хозяйством, курировать грандиозные промышленные стройки или организовывать лесозаготовки — они ловили революционеров. ГУЛАГовские чекисты, напротив, не только боролись с контрреволюцией, но в дополнение к традиционным функциям политической полиции, были производственниками в разных секторах экономики страны.
— Идея использования заключенных в качестве стратегического экономического ресурса постепенно вызрела на Соловках — лагерь работал над строительством железной дороги, лесозаготовках, заключенные занимались ловлей рыбы, добычей соли, работали на заводах.
— Еще одна специфическая практика, которая началась с Соловков — на работу в администрацию назначались сотрудники ВЧК-ОГПУ, совершившие уголовные преступления на оперативной работе. После приговора, а бывало и без него, их переводили в ГУЛАГ на работу в качестве своеобразной штрафной санкции.
В соловецкой «лаборатории» впервые был опробован и формат «шарашек» — таковым можно считать соловецкое проектно-сметное бюро, где работали инженеры. С 1923 года на Соловках работает театр, типография, выходят лагерные газеты и журнал. Научным центром лагеря было Соловецкое Общество Краеведение (СОК), созданное в 1924 году. В его состав входили биостанция, химическая лаборатория, биосад, питомник пушных зверей, энтомологический кабинет и дендрарий.
Создателем соловецкого дендрария и был Владимир Дегтярев. Человек среднего роста, черноволосый и загорелый. Нос крючком, как у хищной птицы, тонкие губы, выдающийся вперед подбородок. Глаза карие, почти черные. Это вспоминает о Дегтяреве заключенный Соловков Владимир Зотов, как и Шибанов осужденный за участие в движении скаутов. Он не единственный, кто упомянул Дегтярева в своих записях.
И это неудивительно. «Американца» было сложно не заметить. «Пламенно-красная блуза, заправленная в коричневые брюки внушительного вида с поношенным кожаным ремнем, — это снова Зотов. — На голове белая фетровая шляпа с широкими полями. Обувь — тяжелые башмаки».
О Дегтяреве годы спустя в своих «Воспоминаниях» напишет Дмитрий Лихачев, приговоренный к заключению на Соловках в 1928 году — за участие в студенческом кружке «Космическая академия наук».
Дегтярева академик называет «ковбоем» и рассказывает о странной манере соловецкого ботаника приезжать к лагерному начальству верхом на козле. Въезжая, «американец» выхватывал из-за раструбов ковбойских перчаток пропуск и предъявлял часовому. «Почему разрешалась ему вся эта игра — не знаю. Вероятно, „начальству“ нравились не только пьяницы, но и чудаки. Он был совершенно честен», — вспоминает Лихачев.
У Владимира Дегтярева — удивительная судьба. По поручению Академии наук он еще до революции отправляется в экспедицию в Японию, а потом в Аргентину, откуда привозит семена и саженцы. В феврале 1925 года ОГПУ арестовывает Дегтярева как соучастника по делу лицеистов. В ту же ночь аресты проходят еще у 150 человек, в основном выпускников Александровского лицея. Их обвиняют по статьям 61 («Помощь международной буржуазии») и 66 («Шпионаж»). Доказательствами становится ежегодные встречи выпускников и работа кассы взаимопомощи. По делу лицеистов осудили 81 человека, 26 — были расстреляны. Владимир Дегтярев избежал такой участи: летом 1925 года его признают виновным, приговаривают к десяти годам заключения. И этапируют на Соловки.
Почтовые открытки с видами Соловков. Изготовлены в лагере в 1925 году
С 1927 года Дегтярев начинает на Соловках работу по акклиматизации растений, а в конце лета получает от лагерного начальства задание организовать питомник. Там и встречаются заключенные Сергей Шибанов и Владимир Дегтярев, Квазинд и Американец. Летом 1927 года Сергея Шибанова переводят на работу по созданию Дендрологического сада в некотором отдалении от лагеря. Двум заключенным поручено обосноваться в лесной глуши на берегу большого Зеленого озера — они строят землянку.
«Так началась дружба двух людей, одержимых одной идеей, — 20-летнего юноши и зрелого 42-летнего романтика-ботаника, — вспоминает Шибанов. Квазинд и Американец работали вместе полтора года, потом Шибанова сослали в Сибирь, и «ковбой» остается один — к этому времени Дегтярев отбыл лишь половину своего десятилетнего срока.
Письма Дегтярева — способ рассказать другу и помощнику о том, как живет их дендрарий, их общий проект. «Начальник Управления Соловецких лагерей особого назначения Эйхманс приказал построить „мне“ (то есть, для Дендрологического питомника) избушку зимнюю на два человека», - упоминает в своем письме Квазинду Дегтярев. - Надо будет после снять ее и послать карточку Вам. У берега «Сусквеганны» я нашел в этом году белую лилию, кою посадил еще в 1926 году; на ней уже были плавающие листья надводной формы, следовательно, надо ждать в этом году цветения — посмотрим!" В письме Дегтярев говорит о планах — пишет, что весной рассчитывает «засадить под иву болото у Реболды».
В конце письма напутствие — «Сибири не бойтесь. Сусквеганский Квазинд там не пропадет, если даже Шингебис мог есть рыбу под вой Кабибонокки! Дегтярев просит друга переслать для соловецких озер сибирские семена, корневища и луковицы.
Сергей Шибанов (справа) в ссылке под Сургутом. На бревнах дома отмечен срок, 1937 год. Автор: из книги Залекер Е.
Но Шибанову не суждено было исполнить просьбу друга. Не успели ссыльные обустроиться, как в деревню, где, помимо Шибанова, жили еще десятка два ссыльных, приезжает уполномоченный ОГПУ. «Надо было рассредоточить ссыльных, разбросать их поодиночке в различные населенные пункты, чтобы меньше общались между собой, — вспоминает Шибанов. Так Квазинд оказался в Романовской Половинке в 17 км от Пилюгина, где продолжил заниматься промысловой охотой, рыболовством, сбором кедровых орехов. Романовские ссыльных приняли — называли «робятами» и старались помочь. Спустя полтора года ссыльные построили избушку глубоко в лесу, ближе к ловушкам.
Следующее письмо Шибанову получил от Дегтярева весной 1930 года.
Дорогой Квазинд!
Все Ваши письма я получил еще до закрытия навигации (поздно осенью) и отвечал Вам в Сургут и Пилюгино, вероятно открытки где-нибудь застряли? О Вашем долгом путешествии я слыхал уже из первого Вашего письма; далее, о Ваших лесных заготовках и т. д. — рыбной ловле, ухе из налимов — так что не думайте, что я о Вас в потемках.
Вы правы, говоря, что со временем в памяти остается больше приятных воспоминаний о прошлом, чем плохих — это совершенно верно. В своей жизни я это тоже замечал постоянно. В этом отношении «река времен» ничего размыть не может; возьмите записки путешественников, и Вы всегда найдете перевес в сторону плюсов.
Вот спасибо за описание Оби, болот, тайги; молодец Вы, что не поддаетесь унынию; помните дорогой Квазинд, что только природа и вывезет. Ваши успехи в индейском искусстве, заготовке разного рода полезных вещей, меня радуют потому, что я чувствую, что Вы душой не старитесь. Я и про себя скажу, что меня кажется правильно называли еще в Ленинграде друзья, что я «Бодхисаттва», т. е. душа не стареющая более. Понимать природу, ее суть и круговорот и радоваться ее бытию, гораздо полезнее для морали человека, чем погрязнуть в житейской тине, обрастая обывательщиной. В последнее время я мечтаю свести свои манатки до степени нагрузки на одно ковбойское седло, кое хочу заказать в совхозе.
Дом окончен — он при самом питомнике, с его северной стороны. 1-го июня 1929 года у нас был профессор Палибин. Лично осмотрел питомник и засаженное мной весной прошлого года болото, у Реболды по дороге, остался доволен;
У меня даже цвели китайские розы; по северному берегу, у «Сусквеганна ривер», развел ряд школок с довольно большим набором сортов всхода прошлого года. Я отослал почти все в Ботанический сад, далее в Институт прикладной ботаники новых культур профессора Вавилова в Ленинграде. Там остались всем этим довольны; была проба на вывод морошки из семян — удачна, и из сеянцев 1928 года (ягод земляники), я попробовал уже в 1929 году несколько ягод от сеянцев прошлого года! Ввожу многолетники, люпины, мальву, многолетние маки, ирисы и пр. Водяная лилия в озерах идет хорошо.
В переписке ботаника с Квазиндом царствует флора — это предмет совместной заботы. Кедры и лилии, розы, маки и мальвы, бадан и лиственницы. Куда сложнее отыскать намеки на то, что происходило в это время в концлагере.
Той же весной, что и письмо Дегтярева, датирован доклад заместителя начальника административно-организационного управления ОГПУ Алексея Шанина. «Система произвола и полного разложения», — так характеризует он верхушку соловецкого лагеря в рассекреченном документе от 12 мая 1930 года.
Взяточничество и вымогательство, избиения, изнасилования женщин и убийства заключенных, которые потом фиксировались в статистике под видом побегов — это реалии, в которых живет концлагерь. Шанин описывает изощренные издевательства над заключенными.
— Заключение в холодные дощатые пристройки, где заключенные в зимнее время в одном белье выдерживались по несколько часов. Есть случаи смерти от замерзания.
— Заставляли заключенных переливать руками воду из проруби в прорубь.
— Посадка заключенных одном белье в карцер, представляющий собой яму высотой не более метра, потолок и пол которой выстланы колючими сучьями. Заключенный выдерживал не более трех дней и умирал.
— Так назыв. «дельфины», т. е. при проходе заключенных через мост лица из надзора, указывая на того или иного заключенного, кричали «дельфин». Заключенный обязан был бросаться в воду, за неисполнение подвергался избиению и сбрасыванию в воду и т. п. виды истязаний и издевательств над заключенными.
Мог ли Дегтярев не знать, что происходит в лагере? Мог ли написать в письме своему друга? Стал ли бы это делать, если захотел? Комментируя письма заключенных той поры, историк Михаил Наконечный замечает, что Соловки регулярно переживали приливы и отливы жестокости — ситуация с разницей в три годы могла отличаться кардинально. «Когда заключенный мог писать что-то благообразное, он мог и не врать, — замечает Михаил. — А через два месяца начинался ад».
Впрочем, как мы знаем сейчас, к тому моменту переписка друзей обошла вниманием один трагический инцидент, который не мог ни повлиять на судьбу соловецкого «ковбоя».
О ней мы знаем со слов Дмитрия Лихачева. В 1929 года из Соловецкого лагеря бежали двое заключенных. Две недели их выслеживали в лесу. «Каждый день поступали различные сведения: видели! не видели! Напряжение в лагере было страшное, — пишет Лихачев в своих „Воспоминаниях“. — Примерно через две недели обоих захватили. Они сопротивлялись у какой-то елки, под которой жили. Был у них топор. Отбивались топором. Приказ был — захватить живыми». Приказ был выполнен, но сразу после допроса беглецов расстреляли. Владимир Дегтярев носил беглецам еду.
Что грозило заключенному за такой поступок? «Это был рандом, — комментирует историк Михаил Наконечный. — Того, кто подкармливал беглецов, могли убить, могли отправить в ссылку, могли посадить в карцер, а могли ничего не сказать, если отношения с начальством были хорошими. Как в почти любой тюремной системе, инструкции и приказы зачастую не выполнялись на практике. Достаточно процитировать знаменитую фразу лагерного начальника Игоря Курилко: „Здесь вам власть не советская, здесь власть соловецкая“. Что это означало? Сама система была построена на произволе, скрытом от общества и высокого московского начальства. Впоследствии, уже в 1930—1950 годы, система разрослась до таких циклопических размеров, что была неконтролируемой в принципе. Несмотря на периодические ревизии и спорадические наказания наиболее одиозных сотрудников (того же Курилко), сами надзорные органы вроде лагерной прокуратуры зачастую оказывались коррумпированы и попадали под влияние НКВД. Над лагерями не было гражданского контроля — газетам по указанию Главлита запрещалось публиковать любые негативные сведения о санитарном состоянии мест заключения, НКО не существовали, оставался только механизм внутреннего надзора самой системы, который по ряду причин часто оказывался неэффективен».
Последнее письмо Американца к Квазинду датировано 27 января 1931 года.
Дорогой Квазинд!
Сто лет, как я не писал Вам, дружище! Ну, что поделываете, черкните мне при случае. Я ныне втыкаю по цветам, пока, в надежде снова быть на Зеленых озерах. Думаю, что этим летом буду есть клубнику уже из тех сортов, что прислал мне профессор Палибин весною 1929 года. На Зеленых озерах вместо меня пока действует отец Константин Гриневич, что бы в свое время в лесничестве. Там «у меня» уже есть баня и теплица, подстраивается помещение для рабочих и парники. Козел мой в Анзере, стареет и хворает без меня — отслужил бедняга; скоро успокоится вероятно. В.Д.
В избушке в Романовской половинке Шибанов прожил до 1933 года, когда закончилась ссылка. Почему больше не писал своему другу соловецкий ботаник? Что стало с Владимиром Дегтяревым?
Этого Сергей Шибанов так и не узнал. В своих воспоминаниях, написанных в конце 1970-х годов, он указывает: «На свои письма я ответа уже не получил и не знал, что подумать. Что-то произошло. Может быть соловецкая цензура по какой-то причине перестал пропускать письма? А может быть Владимир Николаевич внезапно умер? Все могло случиться на Соловках, все».
Сергею Шибанову шестьдесят четыре года. Он снова, спустя сорок лет, у соловецкого Зеленого озера. На высоком берегу стоит палатка, в котле варится уха из окуней. В 1968 году он вернулся сюда, чтобы найти, что-то, что напомнит ему о дендрарии и его друге «американце» Владимире Дегтяреве.
«Я обошел вокруг всего озера, узнавая знакомые бухточки и мыски, — описывает он этот момент в своих воспоминаниях. — Нашел место, где был питомник, но от всех посадок сохранилось две лиственницы, несколько кустов шиповника и бадан. Угадывались заросшие травой бороздки, на которых когда-то размещались различные деревца и кустарники и ничего больше». Чуть поодаль Шибанов нашел место, где 25-летний студент и 40-летний ботаник строили землянку. На этом месте выросла ольха.
Сергей Шибанов с женой Ниной Демидовой, 1980-е годы. Автор: из книги Залекер Е.
В 1975 году Сергей Шибанов вернулся на Соловки, к Зеленому озеру еще раз. «В этот хмурый, безрадостный день озеро выглядело затаенно, — пишет он. — Я опять обошел его все вокруг, думая о том, что едва ли приду сюда еще раз. Было тихо. Сложив руки рупором, я громко крикнул: „Владимир Николаевич, это Квазинд пришел опять!“. Откликнулось эхо, потом тишина. Шелестел дождь».
Сейчас мы знаем, что было дальше с «американцем» Владимиром Дегтяревым. В сентябре 1933 года его отправляют в Вологду в административную ссылку. Он просит оставить его на Соловках пожизненно — чтобы продолжить работу в дендрарии, но ему отказывают. В Вологде Дегтярев работает заведующим Ботанического сада, а осенью 1934 года уезжает в Казахстан - становится научным сотрудником Алма-Атинского заповедника на станции альпийской флоры.
В июле 1938 года Дегтярева арестовывают. Его обвиняют по статье 58 — в шпионаже, следствие признает ботаника агентом и иностранными разведчиком. Спустя четыре месяца, 12 октября 1938 года тройка НКВД Алма-Атинской области «слушает» дело Владимира Дегтярева. Он обвиняется в том, что был завербован сотрудником французского консульства Абелем еще в 1924 года и передавал тому «сведения о запасах и состоянии лесных массивов». А в 1934 году он якобы был завербован вновь, но на этот раз уже германским шпионом. Его обвиняют в том, что «собирал сведения о количестве скота и посевов по колхозам», «политических настроениях колхозников, работе чумной экспедиции». Тройка выносит постановление — расстрелять. На следующий день приговор был приведен в исполнение.
«Американец» Владимир Дегтярев был реабилитирован в 1989 году. Военная прокуратура признала, что «фактических доказательств преступной деятельности не имелось, а решение было вынесено внесудебным органом».
******
Вернувшись из сибирской ссылки, Сергей Шибанов стал зоологом-охототведом — и сотрудником Центральной Научно-исследовательской лабораторию (ЦНИЛ) пушно-мехового хозяйства. В Москву Сергей Шибанов с женой получил возможность вернуться только после войны.
В своей книге «Горожанки. Русская семейная традиция в ХХ веке» родственница Шибанова вспоминает — в подмосковном доме, где жила семья, хранились вырезанные из дерева индейские «тотемы» и привезенные с Соловков мхи. Перед центральным крыльцом дома Квазинд создал «альпийскую горку» — точно такую, что Соловках он создал со своим другом, заключенным Владимиром Дегтяревым полвека назад.
Фото: Полина Петренко
Найти село Романовская Половинка, где жил Квазинд, оказалось делом непростым. В администрации Сургутского района сообщили, что населенный пункт был упразднен в 1960 году. На старых послевоенных картах Романовская половинка есть, а вот на современных на этом месте — остатки строений и большой нефтяной куст.
Вокруг типичный пейзаж — кусты, снег, асфальтированная, но разбитая грузовиками нефтяников дорога. Выезжаю к Оби. Река — та же, что видел ссыльный Шибанов, только вдалеке виден мост — новострой.
«Сурова и неприветлива здесь природа, — писал об этих местах Сергей Шибанов. — Пойма Оби изрезана сетью озер, речек, протоков, между ними островки, поросшие лесом, а вдали, то приближаясь, то удаляясь от реки, сплошная полоса леса — тайга. Сообщение с внешним миром летом — только водное: два парохода в неделю, один вверх по Оби, другой — вниз. Зимой, когда встает Обь, сообщение по льду».
Фото: Полина Петренко
На обратном пути вижу, как на дорогу съезжает фура с сеном. Действительно, за грязью оказывается неплохая щебеночная дорога и дорога к ферме. Что если она — на месте упраздненного села? На въезде открытый шлагбаум, надпись предупреждает, что въезд на территорию запрещен. Вдруг замечаю впереди мужчину, бодро шагающего по грязи. Подхожу с вопросом — не здесь ли Романовская половинка?
Спрашиваю без особой уверенности — не надеясь на помощь собеседника. Но мужчина про село слышал и уверенно подсказывает дорогу. Слово за слово, и оказывается, что фермер Александр Морозов — потомок ссыльных из Свердловской области, что жили в Сургуте и Белом Яре. А в Романовской половинке жили его родственники, которых в 1950-х годах переселили в Белый Яр.
Возвращаюсь по щебню обратно. По подсказке фермера добираюсь до настоящей Романовской половинки. Снег, низкие деревца потихоньку «съедает» болотистая местность. На месте села сейчас — лишь бесхозные огороды. Пейзаж, если представить, что вокруг нет ни современных вышек, ни нефтяных кустов, — тот же.
Алиса Кустикова
При участии Полины Петренко, журналист, фотограф-документалист (Сургут)
Литература
Бродский Ю. СЛОН и люди. 70 лет назад был закрыт Соловецкий лагерь особого назначения — первый концлагерь в мире. — «Новая Газета», Москва, 2009.
Залекер Е. Горожанки. Русская семейная традиция в ХХ веке. — Москва, 2018.
Кучин В. Л. Скауты России. 1909−2007. История. Документы. Свидетельства. Воспоминания. — Москва, 2008
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML