Автор мемуаров умер 2 декабря в Калифорнии на 85-м году жизни. Редакция выражает соболезнования родным и близким Михаила Качана.
Советский район в Новосибирске был создан 26 марта 1958 года, за год до моего приезда в Академгородок. Естественно было бы предположить, что в его состав войдут земли, отведенные только Сибирскому отделению Академии наук. Но новосибирские власти решили по-другому, включив в состав нового района поселки гидростроителей — Левые и правые Чёмы. Жуткие в ту пору, совершенно необустроенные районы. Да и микрорайон «Щ», созданный в самом Академгородке, был не лучшим местом для жизни. К нему примыкала деревня Чербусы, построенная в 1921 году переселенцами-чувашами, спасавшимися от голода в Поволжье.
Райком КПСС разместили на границе микрорайонов «Щ» и «Д» будущего Академгородка. На улице Мусы Джалиля стояли торцами к улице четыре длинных барака. Один из них занимали строители, другой — проектировщики, третий — Управление капитального строительства СО АН, а четвертый- райком КПСС. Для Райисполкома места не нашлось, и он вместе с ЗАГСом оказался на левом берегу Оби.
Секретарем райкома был назначен молодой (тогда ему было 38 лет) и энергичный Егор Кузьмич Лигачев. Я не был знаком с Лигачевым, которого в те годы звали не Егором, а Юрием, но никто никогда о нем плохо не отзывался. Всегда говорили, что он был деятельным, энергичным руководителем. Он недолго пробыл на работе в Советском районе. Его вскоре выдвинули в обком КПСС, а затем и в аппарат ЦК.
Октябрьским утром 1959 года, когда мы пришли в институт, нам объявили, что приезжает Никита Сергеевич Хрущев (первый секретарь КПСС — прим. Тайги.инфо). Вскоре нас всех попросили выйти из института и постоять у входа. Здесь, как нам сказали, должен пройти митинг. Вскоре подъехали автомобили, и из них вышли Лаврентьев, Христианович (оба — основатели Академгородка, — прим. Тайги.инфо), Хрущев и Горячев (первый секретарь новосибирского обкома КПСС). Никакого митинга не было. Все деловито прошли мимо нас, только Хрущев помахал шляпой.
Когда все скрылись внутри, нам предложили пройти на свои рабочие места и до отъезда Хрущева их не покидать. Кто-то произнес задумчиво, что сегодня наконец-то заработал буфет (его не могли открыть уже больше месяца). Другой сказал, что там продаются бананы и аж пять сортов колбасы. Я сожалел, что туда нельзя сразу пройти и хотя бы посмотреть на это изобилие. В коридорах нам было велено не находиться.
Любопытство распирало меня. Минут через пять я выскользнул из лаборатории и поднялся на второй этаж. Двери конференц-зала были прикрыты, но не плотно, и оттуда слышались голоса. В коридоре никого не было, ни кагэбэшников, ни охраны, и я встал на некотором расстоянии от двери, пытаясь через щель рассмотреть, что там делается, понимая при этом, что я совершаю большую глупость, что это, по меньшей мере, безрассудно.
В конференц-зале Лаврентьев и Христианович рассказывали о строительстве Академгородка и показывали на рельефном плане, где и что будет строиться. По ходу доклада Хрущев кидал почему-то недовольным тоном реплики.
Одно из замечаний касалось того, что институты строились не тесно друг к другу, а были раскиданы по большой площади, и Хрущев упрекал Лаврентьева, что тот не бережет сибирскую землю, что коммуникации растянуты, а это приводит к излишней трате средств. Кто-то из присутствующих, возможно, архитектор проекта Академгородка, начал объяснять Хрущеву, почему так спроектировали, но он резко оборвал говорившего. Больше никто не рискнул выступить с объяснением.
Другую претензию Хрущева вызвал проект 12-этажной гостиницы. Про ее двенадцать этажей почему-то все говорили с гордостью. Этим как бы подчеркивали, что могли бы построить и другие «высотные здания», но нам просто это не нужно. Кроме того, после первой реплики Хрущева о том, что надо беречь сибирскую землю, упоминание о строительстве высотного здания, вроде бы показывало, что «сибирскую землю» здесь берегут.
Но Хрущев был непредсказуем. Столь высокая этажность ему тоже не понравилась. Кажется, в это время он считал высокие здания слишком дорогими. Поэтому он сказал: «с крыши будете ворон свистать»? Тут же он распорядился сократить количество этажей до восьми. Ослушаться никто не мог, и впоследствии построили именно такую усеченную гостиницу.
Потом Хрущева повели смотреть лаборатории, созданные в Золотой Долине. После осмотра установок все поднялись из долины Зырянки к дому Лаврентьева. Там их уже ждали пельмени под водочку.
«Сибакадемстрой» в 1960 году развернулся во всю мощь. Быстро строились институты на Институтской (сейчас проспект Лаврентьева) и Центральной (сейчас Коптюга) улицах. Очень быстро строились корпуса Института ядерной физики и Института геологии и геофизики. Заканчивалось строительство основного корпуса Института геологии и геофизики, и большинство его сотрудников переместились в Академгородок. Главный корпус института стал вторым зданием после Института гидродинамики, построенным в Академгородке. Теперь на его площадях стали работать сотрудники других институтов СО АН. Здесь же поместили первую вычислительную машину (М-20) коллективного пользования.
Очень быстро строились дома по Академической улице (будущему Морскому проспекту), а также и кирпичные дома, фундаменты которых были заложены еще в 1959 году. Но особенно быстро строились крупноблочные дома. Они, вообще, росли, как на дрожжах. Блоки для них завозились из других городов, где были стройки Минсредмаша — Красноярска, Ангарска… Фундаменты для этих домов начали закладывать не только в микрорайоне «А», но и в микрорайонах «Б» и «В».
На Морском проспекте строился комплекс из трех зданий. В одном были запроектированы аптека, на первом этаже, и предприятия бытового обслуживания, — на втором. В другом — на первом этаже продовольственный магазин, а на втором этаже промтоварный. Между ними в третьем здании должна была открыться столовая с магазином полуфабрикатов. Академическая улица еще мало похожа на улицу — по ней ездят грузовые машины, ни асфальта, ни бетона пока нет.
По мере заселения домов новыми семьями росло число заявлений на детские учреждения. Но [кроме] одного садика, который был уже сдан, и яслей, строительство которых заканчивалось, ничего больше пока не строилось. Семейные сотрудники институтов, переехавшие в Академгородок, не понимали, что им делать. Как работать, как жить. У подавляющего большинства не было бабушек, и детей не на кого было оставить.
В 1960 году в Академгородке народу было еще немного, и я знал тогда очень многих. Был я знаком и с Олегом Бреусовым из Института неорганической химии. Он закончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и был весьма подающим надежды молодым ученым.
После того, как совещание в верхах было сорвано Хрущевым (Эйзенхауэр отказался извиниться за полет самолета-шпиона, а Хрущев поставил извинение как условие для встречи с Эйзенхауэром), Хрущев захотел, чтобы его решение встретило «всенародную поддержку». По всей стране стали проходить собрания коллективов, на которых политика Хрущева «одобрялась». Директива о проведении таких собраний была спущена и в партком СО АН.
Все шло гладко до собрания коллектива Института неорганической химии. Там на собрании выступил Бреусов и осудил срыв совещания в верхах. Его выступление сразу вызвало реакцию как в КГБ, так и в партийных органах снизу доверху. Уже на следующий день после собрания с Бреусовым разбирался партком СО АН, хотя Бреусов был беспартийным.
Уже через три дня в ЦК КПСС была направлена докладная записка, написанная Инструктором ЦК КПСС Николаем Дикаревым, который на протяжении многих лет курировал СО АН:
«20 мая в институте неорганической химии Сибирского отделения АН СССР проходило собрание сотрудников. Оно должно было осудить американскую агрессию против СССР и поддержать Заявление Советского правительства. Но на этом собрании научный сотрудник Бреусов О.Н начал неожиданно обосновывать неправильность внешней политики нашего правительства. Он говорил о том, что было очень важно, чтобы совещание в верхах состоялось, несмотря на сложившуюся обстановку. Эйзенхауэр пошел на уступки, — говорил он, — надо было и нам пойти на уступки. А срыв совещания приведет к тому, что обстановка будет накаляться, и это может привести к нежелательным результатам.
Бреусов внес на собрание предложение:
„Выразить сомнение о срыве совещания в верхах. Срыв совещания произошел не по вине американских империалистов“.
Это предложение никто, кроме самого Бреусова, не поддержал. Собрание строго осудило выступление Бреусова О.Н. и приняло решение, полностью поддерживающее политику нашего правительства, и „с гневом“ протестовало против американской агрессии».
Вот такой донос!
Это первое скандальное событие в Сибирском отделении Академии наук сразу стало известным практически всем жителям Академгородка, особенно научным сотрудникам. В тогдашней среде среди молодежи культивировался дух открытости. Выступление Бреусова не было ни антисоветским, ни антикоммунистическим. Это было просто выражение своего взгляда на один из аспектов внешней политики. С взглядом, отличным от официального, вполне мог выступить и другой ученый, поскольку человек, занимающийся наукой, постоянно подвергает сомнению концепции других ученых. Критикует их, находит в них ошибки. Это традиция и неизбежность развития науки.
Вскоре Олег Бреусов покинул институт, хотя формально его не увольняли. Вероятно, его попросили уехать руководители института, чтобы имя Института неорганической химии перестали склонять в партийных кругах. Это отнимало силы и время, мешало работать. Слава богу, в это время за такие выступления уже не сажали. Олег Бреусов, вероятно, был первым, кто возвестил о скрытых взглядах научной молодежи.
29 сентября 1959 года состоялось открытие Новосибирского государственного университета. Он должен был разместиться в здании школы в микрорайоне «А». Но ни школа, ни корпус общежития еще не были готовы.
Студенты жили просто в палатках на берегу Обского моря. Условия были, скажем прямо, не ахти какие, но они мужественно терпели. Когда от холода совсем стало невмоготу, им завезли шерстяные одеяла. Ситуация стала невыносимой. Чтобы как-то сохранить лицо, палаточный лагерь студентов начали навещать ученые. Они вели с ними задушевные беседы. Вряд ли ребятам от этого становилось теплее, но, наверное, было приятно.
Занятия начались только после ноябрьских праздников.
Весной 1961 года поползли слухи о новом приезде в Академгородок Хрущева. В каждом институте что-то готовили к показу. В Институте геологии и геофизики была развернута выставка достижений СО АН, хотя за пару лет работы особых достижений быть не могло. А если они и были, то вероятно, были результатом прошлой деятельности ученых. Но все понимали, что нужно показать, что на Академгородок не зря тратятся деньги.
Хрущева повели во вспомогательный корпус Института гидродинамики, где стоял импульсный водомет Богдана Войцеховского. Хрущеву показали, как этот водомет мощной импульсной струей воды дробит кирпичи. Михаил Лаврентьев рассказывал Хрущеву и о работах по применению взрыва в народном хозяйстве. Потом они заехали в Золотую Долину, где хорошо угостились сибирскими пельменями под водочку. Хрущев на этот раз был, вроде бы, удовлетворен всем, но все время отпускал в адрес Лаврентьева довольно колкие замечания.
В театре оперы и балета была назначена встреча Хрущева с общественностью города. У меня не было пригласительного билета, и я смотрел все это «действо» по телевизору. Шла прямая трансляция. Когда Хрущев вышел на трибуну, я сразу увидел, что он находится в сильном подпитии. Но говорил он более-менее складно, иногда с бумажкой, иногда без, порой, правда, получалось коряво и сумбурно. Рассказал о важности селекционной работы, которую проводит академик Лысенко и «мичуринская биология». А потом посмотрел на Лаврентьева, сидящего в президиуме собрания на сцене театра, и неожиданно сказал слова, которые я запомнил на всю жизнь:
— Вот гляжу я на тебя, Ермак ты Тимофеевич, и вижу: хочешь всю Сибирь к рукам прибрать. Не выйдет! — сказал Хрущев. — Не дадим!
Воспоминания Михаила Качана читал научный обозреватель Тайги.инфо Илья Кабанов
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML