24 года жизни. 25 песен. Редкие концерты и полуподпольные квартирники. Пластинки, студийные, а не самопальные кассеты — только после смерти. Янка готовила самиздатовский сборник стихов, вышедший через несколько месяцев после ее гибели восемью экземплярами. Туда вошли тексты, набранные Янкой на пишущей машинке. Позже было переиздание.
Ни одного интервью. Сохранились, как сказано на мемориальном сайте, лишь «какие-то обрывки бесед и ответов на вопросы». И все же Янку можно назвать «последней» и «культовой» фигурой советского рока. «Последней» — потому что начала позже других и погибла незадолго до развала СССР. «Культовой» — потому что поклонники до сих пор несут на ее могилу стихи, рисунки, фенечки.
Попытаюсь объяснить, почему Янка — и позднесоветская, и вневременная.
Она не вписывалась ни в какие структуры, не желала социализироваться. Пожалуй, благодаря этой маргинальности состоялась как автор. И, наверное, так жить можно было только в конце 80-х. Прежде государство преследовало «тунеядцев», а позже начался капитализм.
Мрачные индустриальные пейзажи — порождение форсированной советской урбанизации и индустриализации — неотъемлемая часть поэтики Янки («Нашим тёплым ветром будет чёрный дым с трубы завода…»). Состав, с которым она играла концерты в электричестве, назывался «Великие Октябри».
Были и случайные совпадения. Одна из акустических концертных записей Янки Дягилевой известна под названием «Красногвардейская». Никакого скрытого смысла — так называлась станция метро, рядом с которой прошел квартирник. Янка, как и миллионы ее соотечественников, просто жила в этой реальности — так получилось. В летовском проекте «Коммунизм» спела несколько советских песен, например, «Я люблю бродить одна» Оскара Фельцмана и Льва Ошанина. Спела всерьез, без издевки. И все же в контексте «Коммунизмов» невольно спрашиваешь: что нужно сделать с человеком, чтобы он, как сказано в припеве, «ничего не видел, ничего не слышал»? Да к тому же еще и говорить отказывался.
Наверное, она читала Солженицына и Шаламова, но не помню, чтобы кто-то из ее друзей написал, что досконально изучала историю ГУЛАГа. Однако в Янкиных песнях как будто оживает коллективная память всех заключенных, ссыльных, депортированных.
Принадлежу к числу тех, для кого песни Янки — часть культурного кода. Записи впервые услышал в 1995-м, когда учился на первом курсе. Несколько недель жил на нелегальном положении. Поздно вечером одногруппники, официально заселенные в общежитие, пускали переночевать. И каждый день не знал, удастся ли вечером проскочить мимо вахтера, или останусь на улице в чужом городе, где меня никто не ждал.
Музыкальные вкусы с теми, кто пускал на ночлег, не совпадали. Кассету с Янкиными песнями слушал ночью в наушниках. Они абсолютно в меня попадали. Наверное, чтобы совпасть, требуется какое-то неблагополучие — необязательно внешнее. Чуть позже нашел больше записей и прочитал ксерокопии воспоминаний о Янке, опубликованных в рок-прессе. Сейчас все это в интернете в два клика отыщется, а тогда из рук в руки передавалось.
Вот что интересно. Я понимал, что Егор Летов участвовал во многих Янкиных записях, был кем-то вроде продюсера, но долго все разговоры об их романе считал выдумкой. Думал, что это панк-молва их обвенчала. По какой-то случайности мне попадались только те мемуары, в которых личная жизнь не обсуждалась. Слушал песни, не думая, что это «жена Летова», или что «это Летов виноват в ее гибели». Опыт моего восприятия доказывает, что творчество Янки самоценно. Это не исключает помещения его в разные культурные контексты и рассуждений о взаимном влиянии Летова и Янки.
Всерьез переслушал, перечитал почти все, что о ней написано, когда в конце 2019 года взялся написать для одного СМИ о ситуации вокруг дома Янки в Новосибирске. И понял, что ее песни не устарели, что они принадлежат не только позднесовестской эпохе.
Последние четыре глагола, повторяющиеся в песне «На дороге пятак», по-моему, отражают суть любой исторической эпохи России.
Или вот эти строчки. Как будто про нынешнее победобесие:
Но никогда не воспринимал творчество Янки как «песни протеста». Дягилева — поэтесса с трагическим мироощущением, только выражалось оно через повседневное.
История противостояния поклонников Янки, защищающих ее новосибирский дом, и застройщиков, которые хотели избушку снести, известна. Отмечу лишь, что в защиту дома неожиданно высказались даже властители дум, которые с русским роком не ассоциируются, например, Борис Акунин. И еще очень задело чванство тех новосибирских должностных лиц, которые, не пытаясь понять песен Янки, отзывались о ней уничижительно. Логика простая, как три копейки: «Мне не нужно — значит, никому не нужно». Отношение к дому — маркер, безошибочно выявляющий ограниченных.
Фазиль Искандер, никогда песен Янки не слышавший, писал: «Всю мировую литературу я разделяю на два типа — литература дома и литература бездомья. Литература достигнутой гармонии и литература тоски по гармонии».
Так начинается одна из самых известных песен Дягилевой. Ее дом в Новосибирске — это символ. В ХХ веке страна стремительно урбанизируется. Большинство городских жителей — вчерашние крестьяне или дети крестьян. Деревянный домик на перекрестке в центре мегаполиса — это и есть Россия.
Полтора года назад дом Янки не позволили снести. Компания-застройщик обещала отреставривать избушку. Готовя нынешний текст, списался с защитниками дома. Ответил новосибирский поэт Антон Метельков: «Как-то всё зависло. Дом стоит огороженный. Реставрировать его не особо торопятся. Лишь бы не сполз в котлован».
Текст и фото Андрея Новашова. В галерее — фрагменты перевыпуска самиздата «Янка. Стихи» (vk.com/yankadyagileva.novosibirsk)
© 2024, «Новости на вечер». Все права защищены.
При копировании материалов открытая для поисковых систем гиперссылка на ukkbs.ru обязательна. * 
* XML, HTML